Алмазное сердце

— Давно это было, — рассказывала тем временем шаманка. — Когда люди ещё не пришли в Ро–Андир, хранителем гор был великий Снежный Волк. В лесах на склоне Паруни, высочайшей из здешних вершин, оставлял он свою стаю, а сам поднимался на снежные пики, с высоты оглядывая все окрест. Так однажды и заметил он пришедшую в его лес девушку. Сейчас никто уже не скажет, как её звали. Говорят только, что была она травницей, и приходила к Андирским горам за редкими сборами. Сначала Великий Волк хотел прогнать прочь нарушительницу границ, но подойдя поближе, был очарован её красотой и почтением, с которым она к нему обратилась.

Ула протянула мне широкое полотенце, намекая на то, что пора вылезать из воды.

— И что же она ему сказала? — спросила я, кутаясь в лёгкую мягкую ткань.

— Попросила защиты и покровительства — так говорят, — пожала плечами шаманка. — И стал с тех пор Великий Волк, словно верный пёс, за нею по лесам ходить. Зверьё отгонял, травы искал. А когда пришла пора ей к людям возвращаться, затосковал. За час, не за день, взбежал он на самую вершину Паруни, туда, где нетающий синий лёд отражает лунный свет, и взмолился перед духами предков, чтоб даровали они ему другой облик, такой, чтобы мог он уйти с избранницей к её народу. Сжалились предки, превратили его в прекрасного юношу. Только Луна, ночная стражница, повелела, чтоб каждый месяц, не реже, являлся он пред её светлый лик в истинном обличии. Так и было, покуда жил Снежный Волк с молодой женой среди людей. Оттого и сказки пошли о том, что в полнолуние всякий оборотень зверем перекидывается и бесчинства творит. Только не было никаких бесчинств. Испугались люди, вот и напридумывали всякого. Не остался с ними Волк, забрал жену и сыновей, что к тому времени родились, в родные горы вернулся. Тут и живём с тех пор. С людьми уж вроде поладили, но своя земля — всё ж своя. Хоть и уходят к вам многие. Но и многие возвращаются… Вот, примерь‑ка!

Из большого, окованного железом сундука Ула вынула чистую рубашку тончайшего батиста — такая не у всякой аристократки сыщется. На вопрос в моем взгляде молча усмехнулась.

— А как поспишь, это наденешь, — тоном, не терпящим возражений, заявила она, раскрадывая на лавке платье по местной моде — длинное, прямое, с вышивкой по вороту, рукавам и подолу. Только красно–чёрный пояс, похожий на тот, который повязал себе Джед, шаманка, повертев в руках, кинула обратно в ларь, заменив на какую‑то невзрачную, сплетённую косичкой верёвочку.

Из следующего сундука, длинного и широкого, волчица вытащила перину и подушку, водрузила прямо на крышку и застелила чистыми простынями.

— Тут спать будешь.

Была лишь середина дня, очень рано для сна, но шаманка понимала, что отдых мне сейчас необходим. Оставив меня одну, женщина опустила шторы–паруса, и, улёгшись, я слышала, как она возится, сливая из корыта воду.

Под это тихое плюханье я задремала. Но проснулась, едва хлопнула дверь, и вернувшийся Джед с порога вопросил:

— Так где мой чай, нэна?

— Заходи, будет тебе чай, — негромко ответила ему Ула.

— А Сана где?

— Спит.

— Может, выйдем куда‑нибудь, ну… чтобы не мешать?

— Боишься, чтоб она наших разговоров не услышала? — уточнила волчица. — Не бойся, не услышит. После моего отвара до утра не проснётся.

Это не того ли отвара, который я вылила?

Если бы она этого не сказала, я бы не стала подслушивать и нашла бы способ дать им знать, что не сплю. Но теперь затаилась, как мышка. Сами виноваты — нечего меня всякой гадостью опаивать!

Джед

Разговора, по своему обыкновению, вожак постарался избежать, хоть и сам звал. Но радушного хозяина отыграл по всем правилам, компенсируя недостаток слов обилием вина. Чарку мне наполняли исправно, но, хвала Создателю, не следили, каким способом я её опустошаю, и надеюсь, яблонька, росшая во дворе дядюшкиного дома рядом с вколоченным в землю столом, не пострадает от столь необычного полива. Зато удалось сохранить ясную голову для более важной беседы.

Нэна заварила чай, разлила по большим глиняным кружкам и протянула одну из них мне. Она не ограничилась принесёнными мною черничными листьями, и я принюхался, прежде чем сделать глоток, чем вызвал улыбку на смуглом морщинистом лице.

— Вдруг и я тоже того… до вечера… — со смущением пояснил я.

Постарался расслышать дыхание спящей за пологом девушки, но его заглушали треск дров в очаге и громкие детские голоса со стороны открытой двери: ребятню во все времена тянет поближе к таинственному жилищу шаманки.

— Рассказывай, — Ула присела рядом, подогнув под себя ноги.

Делиться проблемами с бабушкой? Нет, это нормально… когда тебе пять лет. А когда тридцать? Но и бабушка у меня не простая, да и сама, судя по некоторым случайно обронённым словам, может рассказать многое.

Видя, что я не знаю, с чего начать, нэна взяла инициативу в свои руки:

— Про камень я знаю, ты верно понял. Давно знаю. Открылась она мне. Думала, у меня выйдет привязку разорвать, твою жизнь от алмаза отделить.

— Знала? А мне почему не сказала? Почему вы обе ни о чем мне не рассказывали?