Алмазный фонд Политбюро

– Именно по этому поводу я вам и звоню. Не гоже столь крупной личности мирового значения, как вы, зарываться в будничных заботах о людях. Хотя, признаться, то, что вы принимаете самое активное участие в судьбах той части русской интеллигенции, которая осталась не у дел, достойно всяческих похвал.

Горький слышал и более комплементарные дифирамбы в свой адрес, но эти слова его невольно насторожили.

– Я, конечно, благодарствую за столь лестный отзыв обо мне, но, признаться… что-то я не понимаю вас, Анатолий Васильевич.

– Постараюсь прояснить, – произнес Луначарский, однако и следующая фраза не внесла ясности: – Не мне вам рассказывать, что время сейчас тяжелое для всех, оголенными остаются целые направления государственной важности, и правительство не может их задействовать только потому, что в стране катастрофически не хватает грамотных, преданных революции квалифицированных кадров, а из тех, кто на виду… Согласитесь, что далеко не всем крикунам можно доверить особо ответственные участки работы.

Относительно дефицита «квалифицированных кадров» Горький мог бы с ним и поспорить, однако, догадываясь, что нарком Просвещения звонит ему не ради того, чтобы устроить диспут на эту тему, вынужден был осадить себя и, привычно окая, с неискоренимым волжским говорком, пробурчал:

– Я, конечно, согласен с вами, но при чем тут я?

– Вот об этом я и хотел бы с вами переговорить. Однако разговор более чем серьезный, не телефонный, и если вы не против, то я мог бы прислать за вами машину в любое удобное для вас время.

– Хорошо, присылайте, – уже несколько заинтригованный произнес Горький, – буду готов через полчаса.

Рабочий кабинет наркома просвещения был чуток меньше гостиной в квартире на Кронверском проезде, в которой порой столовалось до тридцати человек сразу, и Алексей Максимович, никогда до этого не бывавший у Луначарского в Смольном, невольно подивился этому факту. Чего и не смог скрыть от хозяина кабинета.

– Да ничего, хватает и этого кабинета, – поднимаясь навстречу гостю, улыбнулся Луначарский. Он снял с переносицы пенсне, которое придавало ему вид маститого буржуа, двумя пальцами довольно изысканно потер переносицу и плавным движением руки пригласил Горького садиться. – Рад видеть вас, Алексей Максимович. Спасибо, что не отказали в просьбе посетить мои апартаменты.

– Апартаменты… считай, одно название, – буркнул в усы Горький, усаживаясь в просторное, обтянутое черной кожей кресло. – Наркому просвещения могли бы выделить кабинет и попросторнее.

И чтобы завершить свою мысль, добавил с ехидцей в голосе:

– Тут мне как-то пришлось пойти на поклон к господину Зиновьеву, – в силу своей неприязни к председателю Петросовета он величал его не просто по имени-отчеству или, скажем, «товарищ Зиновьев», а непременно с приставкой «господин», о чем, естественно, не мог не знать всесильный хозяин Петрограда, – так вот его кабинет не в пример вашему будет. Как говорится, и поширше, и побогаче вашего.

– Ну, на то он и председатель Петросовета, – прокомментировал Луначарский и, видимо, не желая развивать эту тему далее, спросил, водружая пенсне на переносицу: – Как вы себя чувствуете, Алексей Максимович, надеюсь, не болеете? Как Мария Федоровна?

– А что с нами сделается? – не вдаваясь в подробности семейной жизни, которая уже давным-давно дала трещину, отозвался Горький. – Слава богу, все живы-здоровы, да и Максим порой навещает старика, для него даже личная комната на Кронверском выделена. Надеюсь, что и у вас в семье всё в порядке?

– Можно сказать, в порядке, – также без особого энтузиазма в голосе произнес хозяин кабинета, – Анатолий, считайте, уже в настоящего мужика превращается, девятый год пойдет, да и Анна Александровна наконец-то нашла себя. Много пишет, пытается по-своему осмыслить происходящее, из-за чего мы с ней, признаться, вступаем в такую полемику, что порой даже ужинаем порознь.

– Что, продолжает придерживаться взглядов своего братца-философа? – хмыкнул в усы Алексей Максимович, не очень-то жаловавший Богданова-Малиновского за его индивидуалистические проповеди.

– Пожалуй, что так, – махнул рукой хозяин кабинета. – Впрочем, не будем об этом, а то мы с вами в такие дебри залезем, что вряд ли выберемся из них.

Было понятно, что он не настроен продолжать разговор о своей семейной жизни, в которой, по-видимому, был не очень-то счастлив, и Горький помог ему отойти от этой темы:

– А признайтесь-ка, Анатолий Васильевич, ведь вы не просто так справились о моем здоровье? Говорите уж, с какой-такой целью пригласили меня к себе.

– М-да, от вас ничего не скроешь, – улыбнулся Луначарский и вновь стащил с носа пенсне, чтобы протереть стекла. – И о здоровье вашем и вашей супруги я действительно спросил не просто ради приличия.

– Даже так?

– Да, это действительно так. То, что я хотел бы предложить вам лично и Марии Федоровне, потребует и хорошего физического здоровья, и крепких нервов. Второго, пожалуй, даже больше, чем первого.

Он замолчал было, но, уловив удивленный взгляд Горького, пояснил: