Алмазный фонд Политбюро

– А чего тут понимать? Вот вы спросили меня, согласятся ли они работать «за определенное вознаграждение», а ведь даже не ведаете о том, что сейчас сотни представителей петроградской интеллигенции, которые составляют цвет нации, часами торчат на базарах, пытаясь продать фамильные ценности. Да-да, фамильные ценности, – повторил он, – чтобы на вырученные деньги купить пуд полусгнившей картошки или буханку мякины, имя которой – хлеб. И это в лучшем случае. А в худшем – сидят в нетопленных квартирах и делят со своими домочадцами последний сухарь, размачивая его в стакане с водой. Да они за «определенное вознаграждение» горы свернут, и ручаюсь, что та оценка, которую проведут эти люди, будет на уровне мировых стандартов. Так что, можете не беспокоиться, и оценщики найдутся, и художники, и толковые искусствоведы. И если потребуется, то даже не десяток, а поболее.

– То есть, вы хотите сказать, что к работе комиссии можно будет привлечь гораздо большее число специалистов?

– Даже не сомневаюсь в этом. И могу хоть сейчас надиктовать вам пару дюжин фамилий, которые могли бы украсить собой самую авторитетную комиссию мирового уровня. Но это те люди, которые могут по-настоящему честно и принципиально оценить ту или иную картину, скульптуру, ювелирные изделия или драгоценные камни, которые еще находятся в подвешенном состоянии, если, конечно, так можно выразиться. А вот как быть с теми драгоценностями, которые уже уплыли из рук государства, а попросту говоря, были украдены и теперь всплывают в самых неожиданных местах? Вам не кажется, что они должны вернуться туда, где им положено быть, и для этого тоже нужны соответствующие специалисты, но уже несколько иного профиля?

– Кажется, – согласился с ним Луначарский, – и даже более того, я убежден в вашей правоте, но это уже не наша сфера деятельности. Для этого и существует Петроградское ЧК, как, впрочем, и милиция. Но коли вы затронули этот вопрос, я хотел бы показать вам письмо, которое получил недавно от Карла Фаберже.

– Что, от того самого Фаберже? – удивился Алексей Максимович.

– Да, от Карла Фаберже, который эмигрировал из России. – Луначарский взял со стола вчетверо сложенный лист бумаги и положил его перед Горьким. – Прочитайте. Весьма любопытное письмо, к тому же об этом уже полгода талдычит вся Европа. – И пояснил, заметив недоуменный взгляд писателя. – Это относительно ограбления норвежского посольства, если помните, в октябре прошлого года.

Горький прекрасно помнил это ограбление, которое взбудоражило старых петербуржцев и муссировалось практически на каждой кухне или в столовой, где собиралось более двух человек. И дело было даже не в том, что этот небывало наглый налет на посольство подрывал в дипломатических кругах едва зарождавшийся авторитет молодой Советской республики, а в том, что это ограбление весьма наглядно говорило о том, что в Петрограде нет по-настоящему сильной власти, которая могла бы защитить горожан от распоясавшихся бандитов. И это было страшно.

Алексей Максимович разгладил ребром ладони, исписанный убористым почерком лист вполне приличной бумаги и, уже более внимательно, перечитывая отдельные строки, дочитал письмо, адресованное почему-то наркому Просвещения Луначарскому, хотя оно и просилось на стол председателю Петроградского ЧК Яковлевой, до конца. Это был крик о помощи.

Наблюдавший за ним хозяин кабинета, произнес негромко:

– Судя по вашей реакции и по тому интересу, с каким вы прочитали письмо, вы не могли не знать Фаберже.

– Еще до революции довелось познакомиться с ним.

– Даже так? Это интересно, расскажите.

– Да здесь-то и рассказывать особо нечего, – пожал плечами Горький. – На тот момент я искал ювелира, чтобы заказать браслет ко дню именин Марии Федоровны. Вот тогда-то мне и посоветовали обратиться к Фаберже.

– И что, мастер, надеюсь, оказался на высоте?

– Даже больше того. Мария Федоровна по сей день надевает этот браслет только по особо значимым выходам в свет.

По лицу Луначарского пробежала ухмылка.

– Жаль, что Владимир Ильич не заказал в свое время подобного браслета для Надежды Константиновны. Случись вдруг подобное, сейчас бы не было никаких проблем ни у Фаберже, ни у нас с вами.

Алексей Максимович уже рот было открыл, чтобы напомнить хозяину кабинета, что Крупская в силу своих убеждений не носит дорогих украшений, однако вовремя догадался, что хотел сказать Анатолий Васильевич, и только спросил:

– Вы что же, считаете, что у Фаберже всё настолько плохо?

Луначарский утвердительно кивнул головой.

– Плохо. И подтверждение тому – те нюансы и факты по ограблению норвежского посольства, которые он приводит в своем письме и про которые я, признаться, не знал.

Замолчав, он снял с носа пенсне, платочком протер стекла, привычным движением водрузил пенсне на нос, и вдруг его словно взорвало: