Алмазный фонд Политбюро

Слоняясь по разоренному, занесенному рыхлым снегом Петрограду, он лихорадочно обдумывал варианты выхода из создавшейся ситуации, и нашел бы, если б не случайная встреча с Луначарским, с которым его свела судьба в июле семнадцатого года. В «Крестах» Анатолий Васильевич провел всего лишь две недели, но даже этого хватило, чтобы командированный из Москвы следователь по особо важным делам Самарин был покорен мощностью его интеллекта, и уже восьмого августа Луначарский был выпущен на свободу. А вскоре он узнал, что его бывший подследственный стал руководителем фракции большевиков в Петроградской городской думе, и не мог не порадоваться за него.

После «Крестов» они не виделись больше года, и если бы не случайная встреча у Смольного, когда Анатолий Васильевич выходил из машины, а он стоял неподалеку, засунув покрасневшие от холода руки в карманы пальто, и размышлял, стоит ли еще раз попытать счастья в чиновничьих коридорах и предложить свои знания и опыт следователя…

Вот уж поистине говорят: «Человек предполагает, а Бог располагает».

Мог ли тогда, в «Крестах», где Луначарского содержали как особо опасного преступника, следователь по особо важным делам Аскольд Самарин предполагать, что пройдет всего лишь полтора года, и уже его судьба будет зависеть от того, какое решение примет член Реввоенсовета республики Луначарский. А он между тем не только обрадовался их встрече, но и пригласил к себе кабинет, где они пили чай, вспоминали «Кресты» и Самарин поведал хозяину кабинета о своих мытарствах. Вот тогда-то Анатолий Васильевич и спросил его, можно ли было раскрыть по горячим следам ограбление норвежского посольства и взять бандитов тепленькими. Ответ был коротким: «Вне всякого сомнения. Тем более, как мне кажется, были все зацепки для этого». «Так отчего же не раскрыли, а довели это дело до международной огласки?», – последовал следующий вопрос. «Выходит, кто-то был заинтересован в том, чтобы факт ограбления спустили на тормозах».

«Вот и я склоняюсь к тому же мнению, – согласился с ним хозяин кабинета и показал письмо Карла Фаберже, в котором ювелир просил «члена Совнаркома Луначарского» поспособствовать поиску украденных драгоценностей. – И я просил бы вас, – продолжал Луначарский, – заняться этим ограблением, если, конечно, вы ничего не имеете против».

«Я-то не против, – поначалу даже не поверил в услышанное Самарин, – но как вы всё это видите? Насколько я догадываюсь, расследования подобной значимости и подобного уровня находятся в ведении Петроградского ЧК или, на крайний случай, милиции. И с какого перепугу начну этим заниматься я? Как частное лицо, нанятое сыновьями Фаберже, или лицо, нанятое послом Норвегии? Да, как только об этом станет известно на Гороховой или в том же Петросовете, меня немедленно закроют в «Крестах», а то и того проще – расстреляют по закону о Красном терроре».

«Что, настолько все серьезно?»

«Вне всякого сомнения. И если в октябре прошлого года, я еще сомневался в этом, прочитав об ограблении в газете, то сейчас, ознакомившись с письмом Фаберже, который ссылается в нем на покаянное, как он здесь пишет, письмо руководителя Швейцарской миссии… В общем, я почти уверен, что за этим налетом стоит нечто большее, нежели просто ограбление. И еще один факт, который подтверждает мою правоту. Согласитесь, что вооруженные налеты на иностранные миссии и посольства не характерное действо для питерских бандитов, а именно это мы в данном случае и имеем. Откровенно бандитский налет, к тому же совершенный по наводке».

«Что ж, вы профессионал, а посему будем думать о том, с каким мандатом вам будет проще всего легализоваться при расследовании».

…Луначарский слов на ветер не бросал, и сейчас он, Аскольд Самарин, шел на Большую Морскую, чтобы встретиться с господином Одье.

Всю свою жизнь Самарин не переставал удивляться тайне, что была скрыта в дорогих, красивых вещах. Несмотря на то что они долго носились или столь же долго ими пользовались, они продолжали не только радовать глаз, но и сохраняли все свои качества. То же самое относилось и к тем улицам и переулкам полюбившегося ему Петербурга, по которым он любил гулять погожими вечерами летом семнадцатого года, наслаждаясь их неповторимостью и какой-то особой аурой, которой, казалось, они были пропитаны насквозь. Взять хотя бы Большую Морскую. Даже несмотря на тот революционный вихрь, который пронесся по городу, сметая на своем пути все, что только можно было смести, и оставляя после себя разметанный по заснеженным, грязным дворам и улицам пепел от ночных костров, разруху, выбитые окна опустевших домов, горы мусора, трупы отощавших собак и людей, даже несмотря на все это, Большая Морская оставалась столь же привлекательной, как и до октября семнадцатого года.