Алмазный венец севера

Король появился не как обычно — на этот раз без помпы и велеречий. Без этикетов и церемониалов. Что ж, его величество достиг столького, что мог себе такое позволить. С одной стороны, жест этот недвусмысленно оповещал, что встреча состоится в высшей степени неофициальная. А с другой, ох как не к добру! Таковое случалось, если сюзерен слишком уж торопился… либо пребывал в чрезвычайно дурном настроении.

— Оставьте пустословия и пустославия, — король с ничего не выражающим лицом досадливо отмахнулся от поклонов да сбивчивого бормотания сановников и устало поднялся по ступеням к трону. Он опустился на высокое и недоступное для прочих сиденье в шорохе парчи и потрескивании искрящихся от магии мехов — но стоявший ближе всех полковник всё-таки различил еле слышный вздох досады… — Этьен, зови этих солдафонов.

Церемонимейстер у дверей недаром прослужил на своей должности столько лет и до сих пор не лишился головы. Понимал уже не то что недомолвки господина — даже намерения. А потому он неслышно отворил всего лишь одну створку высокой, белой с золочёной резьбой двери и молча подал знак дежурившим с той стороны гвардейцам. Оскорбление, по дворцовым меркам, просто неслыханное.

Прибывшие на королевский зов заходили по одному, и полковник невольно залюбовался ими. Секунд-майор Морис и его командиры платунгов — крепкие, овеянные ветром и пламенем битв, загорелые и опасные как бритва… и всё же, сердце старого полковника трепыхнулось не в такт — у входящих непреклонно отбиралось не только боевое, но и церемониальное оружие. А вот это уже, дамы и господа, тревога аллюр три креста!..

Вчера случилось такое, что сам полковник поначалу не поверил принесённой вести. После взятия Фьорехайма — одного из городов-крепостей, прикрывавших ближние подступы к столице светлого королевства — ворвавшийся внутрь полк Мориса проявил непокорство. Словно обезумевшие, королевские солдаты принялись грабить, насиловать и мародёрствовать. Командир и его помощники метались по объятым пламенем кварталам, пытаясь восстановить ситуацию, однако достигли немногого. Дошло до того, что пришлось секунд-майору вызвать на помощь одну из спешащих под стены столицы кавалерийских бригад да применить силу к бунтовщикам.

И когда окружённый суровыми кирасирами полк вывели в поле, секунд-майор лично и во всеуслышание приказал казнить каждого десятого…

Разбирательство длилось недолго. Король слушал с темнеющим лицом, и те кто хотя бы немного знали его, холодели в предчувствии гнева.

— Позор! Командир полка королевской пехоты не сумел удержать подчинённых в повиновении! — к слову сказать, старая традиция, когда победитель отдавал город на три дня своему воинству, давно канула в небытиё. Слишком уж пагубно сказывалось на войске этакое моральное разложение. Кое-где в глуши сеньоры ещё позволяли своей солдатне подобное после междоусобных распрей — но регулярная армия? Шалите, господа — дисциплина должна поддерживаться нешуточная!..

Секунд-майор своей вины не отрицал. Заметил лишь, что сопротивление обороняющиеся оказали ожесточённейшее. Полк понёс серьёзные потери, и когда солдаты ворвались-таки внутрь городских стен, они уже были настолько разъярены жаждой мести за товарищей и безумием убийства, что удержать их в узде не нашлось никакой возможности. Он-то как командир, по уставу должен был войти в город последним.

— Каждого десятого… испытанных и проверенных в бою ветеранов… — обезумевший от гнева король словно не слышал слов своего офицера. Побледневшей трясущейся рукой его величество сорвал с ворота баснословно дорогие кружева и швырнул в угол словно грязную салфетку. — Вы разжалованы, Морис!

Всё же, монарх удержался от того, чтобы метнуть в проштрафившегося молнию или ещё какую-нибудь дрянь. Да и не подал стоявшим у стен гвардейцам знак прямо тут же смахнуть провинившемуся голову с плеч. Последнее на памяти полковника было лишь раз, когда прежний министр финансов проворовался просто до неприличия резво…

Гвардейский полковник с треском сорвал с бледного как полотно Мориса знаки различия и награды. Полуоторванный рукав сиротливо болтался на плече, и Блентхейм отчего-то подумал в этот миг, что приязнь и неприязнь монарха всё же одинаково опасны — прав был, наверное, тот поручик Ларка, когда уклончиво но непреклонно изъявил желание держаться подальше от сомнительного изъявления королевской милости…

— Стоять, Морис! Ваше наказание ещё не закончено, — как ни странно, голос его величества стал спокойным. Даже чересчур — ледяное дыхание зимнего ветра так и пронеслось по королевской приёмной.