Алмазный венец севера

А уж судейским проклятия в их сторону столь привычны, что без них у тех неизменно начиналась нервная почесуха, а у некоторых даже и лёгкая сыпь…

Потому адмирал брезгливо отряхнулся как кот, на которого ненароком попало несколько брызг, и посоветовал кое-кому держать язык за зубами. А затем поинтересовался — возможно ли в час икс скрытно от полуночных святош провести тем фарватером эскадру ударных фрегатов да столько же тяжёлых транспортов с морским десантом?

Заключённый поднял голову и всмотрелся в бывалого служаку с побледневшим лицом.

— Хотите святош пощипать? Что ж, ради такого не грех…

Адмирал грузно встал и снова зачем-то выглянул наружу, в коридор.

— Нет, малыш — не просто пощипать. Подвинуть их сортиры на полночь как можно дальше. Раз и навсегда. Если ты сделаешь то, насчёт чего я интересовался, выйдет тебе полное отпущение грехов… прошлых грехов. А там уж именно та свобода, о которой мы недавно толковали.

Узник то ли размышлял вслух, то ли медленно говорил. Ну допустим — а дальше? После того как? Невесть кто, без имени и средств…

— Прежний остров в ленное владение, подтверждение титула лорда и соответствующих прав да привилегий. Что там ещё? — слова эти из уст адмирала звучали сладчайшей музыкой.

— Моя… — губы заключённого от волнения так свело судорогой, что он не договорил.

Однако, адмирал понял. Он покивал и негромко произнёс, что подруга одного молодого нахала — равно как и родившийся на днях сын — сейчас находятся в одном из королевских охотничьих домиков. На отдыхе, а не в заключении — особо подчеркнул он. Мало того, если означенный дворянин с честью сложит в бою голову, леди и её отпрыск получат по наследству все означенные титулы и привилегии.

— Сын… наследник дел и чаяний моих… надо же — столько ждал, а вот лишь в темнице дождался, — заключённый блеснул глазами и с грохотом цепей решительно шагнул вперёд. — Что ж, за это стоит побороться! Какие вы дадите гарантии?

Моряк испытующе посмотрел на него, а потом заметил, что если мало заверений одного из знаменитейших адмиралов, то вот… и только сейчас отозвался всё так же стоявший у двери штатский.

— Я первый королевский прокурор, мэтр Жоффре. В своих действиях отчитываюсь лишь перед Его Величеством да своей совестью. Моего слова достаточно? — голос его опасно зазвенел, и тут уже стало понятно, что большего нипочём добиться невозможно.

— Когда этот ваш час икс? — со вздохом кивнул заключённый. Но когда ссылающийся на секретность адмирал заартачился, пояснил — по тому фарватеру можно провести тяжёлые корабли только в прилив. — Да и то, раз в луну…

Он назвал ближайшую точную дату, и адмирал одобрительно кивнул. Всего на двое суток позже первоначально намеченного срока — в общем, вполне терпимо. Он переглянулся с королевским прокурором и встал, на этот раз уже насовсем.

— Ну что ж, пойдёмте отсюда, молодой лорд — раз уж вы свободный человек…

Вызванный кузнец довольно быстро избавил узника от оков. Но уже наверху, когда тот полон чувств пошатнулся, впервые за долгое время вдохнув морского бриза, комендант форта и заодно темницы протянул своему бывшему заключённому сияющий медный шар с отлитым на боку ушком. Тот самый.

— На память, такова здешняя традиция. Ведь из моих подвалов почти всегда выходят либо на кладбище, либо к подножию виселицы.

Адмирал задумчиво кивнул, глядя куда-то в морские дали.

— Берите-берите, лорд Хок. И помните, где именно вы стали по-настоящему свободным человеком. Ну и гордитесь — благодаря вам появится в вашем родовом замке новая семейная реликвия…

О, эта странная, воистину непостижимая способность женщин часами замирать в почти неестественной, без особых упражнений недоступной нормальному человеку позе! Причём без малейшего дискомфорта и даже вне желания продемонстрировать возможному наблюдателю свою сверхъестественную гибкость… с воистину кошачьей грацией и подобно им же они способны часами находиться в полузавязанном на узел виде и почти не шевелясь всё смотреть, смотреть загадочно куда-то в бесконечность подобно древним, гигантским каменным изваяниям острова Лок. С той еле заметной, полупрозрачною даже не улыбкой — одной лишь тенью её на устах — они с мягкой настойчивостью смущают и бередят умы уже не одно поколение живописцев и скульпторов.

А ещё, точно так же бессильных изобразить это словом виршеплётов.

Но потом где-то на том краю мироздания падает последняя невесть кем отмеренная песчинка. И вдруг происходит мягкий, неожиданный и уже почти желанный поворот головы — распахнувшимися словно в изумлении при виде тебя карими глазами из них смотрит сама вечность…

— Почему в комнате темно? Ну что за нелепость, право, — а вот голос у обретавшейся на софе у окна леди Оуверрон оказался резким, так и хотелось сказать "неприятным".

Мало того, он выяснился настолько контрастирующим с уже ставшим почти привычным романтическим образом-впечатлением, что Ларка вздрогнул и едва не испортил свою работу.