Алоха, мой друг

Попрощавшись, я мысленно пообещал, что не отвечу и вскоре провалился в беспокойную дрёму.

Телефон не давал покоя днём. Я не сводил с него пристального взгляда, терзаясь сожалениями. Несмотря на то, что у меня не было желания браться за камеру, меня всё равно тянуло к фотографиям. Тянуло ловить момент, замедлять время, несущееся вскачь, обостряя восприятие.

Я нажал на иконку с камерой и, подойдя к окну, раздвинул шторы. На меня смотрели безликие домики. Низко висело грязно-серое небо, взбитое, словно перина. За стеклом была сплетена почти невидимая паутина, которая пустовала. Я простоял десять, может быть, пятнадцать минут и, не выдержав угнетающего бездействия, решился на один-единственный кадр.

Чувства обострялись. Я метался между страстью и болью, влечением и отвращением. Мне нравилось кружить в потоке, где не существовало второго разрушающего чувства.

Я любовался фотографией, пока она не стала надоедать и удалил, чтобы не мучиться.

У меня не поднялась рука выкинуть камеру. Я попросил маму, чтобы она сделала это за меня.

– Психи прошли? – спросила она, с нарочитой громкостью стуча по клавишам.

На ноутбуке был открыт вордовский файл. Мама строчила легенду о морском чудовище, которое контролировало медуз и заставляло жалить пловцов. Какие только существа не обитали в бездонной пучине…

– Не совсем.

– Так и не понял, почему я на тебя злюсь?

– Потому что я был грубым. Такого больше не повторится.

– А ещё?

– Мысли не читаю.

– Я тоже в порыве эмоций могу не сдержаться и ляпнуть гадость. Это естественно. Меня злит, что ты скрываешь правду, – объяснила она, отвлекаясь.

– Я не скрываю. Не умею. Знай, что твой сын неуправляемая истеричка!

Отпустив плохую шутку, чтобы оправдать гнев, я сумел ненадолго разрядить ситуацию.

Мама предостерегла:

– Лучше быть истериком, чем врушкой.

– Ты как всегда права.

– Не подлизывайся.

– В знак примирения не прочтёшь что-нибудь из напечатанного? – спросил я робко.

Она была огорчена и теперь не улыбалась. Я испортил ей настроение.

– Выбирай цифру. Не число.

– Девять.

– Дождевые привидения. Сгодится?

– Конечно.

Я устроился бочком на краю кровати, внимательно слушая маму.

Спустя час она взяла камеру и ушла.

Я списался с Ханой, чтобы она меня не навещала. Мы поговорили насчёт произведений на летние каникулы и договорились, что вместе проведём День сладостей6, который она ждала ещё с прошлого года. Когда меня выворачивало от пирожных, Хана доедала третью шоколадку и торопилась запить конфеты с помадкой сладким кофе. Сластёна, она и в Африке сластёна.

Келвин настрочил сообщение, когда я просматривал его фотографии. Романтические сюжеты перемежались с домашними сценками.

В память врезалась серия кадров, на которых муж с женой играли на приставке. На его подбородке пестрело пятно сырного соуса, и ему было безразлично, что он растрёпан и неловок. Позади неё валялась пустая пачка кукурузных чипсов. Она была не накрашена. Обоих захлёстывал азарт.

Следующая фотография стала для меня полной неожиданностью. С высоты птичьего полёта простирался зелёно-коричневый Дайамонд-Хед7 в сухой весенний сезон. Так как проход закрывался в шесть часов, последние туристы уже спускались дружной гурьбой.

Меня охватила приятность оттого, что Келвин снимал Гонолулу. Раз пять, не меньше, я всходил на кратер вместе с папой. Таким образом, мы поддерживали здоровье и, чтобы совсем не расклеиться, давали нагрузку мышцам.

Келвин Бэрри: Я мечтаю поучиться у такого же любителя! У тебя были когда-нибудь учителя? Много лет назад я познакомился с одним парнем, который был хорош в натюрмортах! Ну знаешь, всякие постановки, вазы, овощи, фрукты и прочее. Так вот, я не понимал, что он в этом находил и называл искусством. А потом как понял! Оказывается, важно было не то, что я вижу, а что испытываю и чувствую! Разные вещи.

Явную радость и восхищение Келвина выдавали восклицательные знаки. Я удивлялся, что его нисколько не коробила моя холодность. Стойкий оловянный солдатик.

Эйден Лэмб: Мне учителей и в школе хватает. Я самоучка.

Келвин Бэрри: Вау!

Эйден Лэмб: Что?

Келвин Бэрри: Ты ответил.

Эйден Лэмб: Пф… Ну так, что за разные вещи? Что ты почувствовал?

Келвин Бэрри: Гармонию. Единение. Предметы – это не пустая оболочка, а вложенные эмоции их создателей. Выражаясь простым языком, они тоже живые.

Эйден Лэмб: Напоминает анимизм8.