Альпийская фиалка

Слезами изошла жена, дочурка уснула на коленях у матери, прослезился и Азро, потом слетела на его душу радость покоя, точно так, как спускается сизое облако на вершину горы Марута. Потом вытер слезу, взял на плечо дочь, жену вперед пропустил и обернулся. На дальних горах осела пыль, и не видать было их высоких вершин.

И Азро сказал жене:

— Сегодня горы наши в дымке, туман там, завтра они откроются нам.

Пустились в путь, сменили много дорог, потом, когда в волосы его вплелась седина, кочевье Азро прибыло к этой высокой горе.

Затихал вечерний шум села.

Белые льды гор струили свет. Луга источали аромат мяты. Тонкий серп луны дрожал в небе, и рога волов блестели в этом мерцающем свете подобно серебряным кольцам. Утомленные волы дремали, напоминая собой мраморные изваяния.

На плоской кровле собрались уставшие за день горцы. В сумраке вечера они выглядят более внушительно.

Я поднимаюсь на крышу.

Вижу четырех маленьких девочек и мальчика. Рослый мужчина возится с ними. Девочки наскакивают на мальчика, а тот отбивается от них, потом они, сцепившись в клубок, катаются по крыше. Рослый мужчина хохочет. Остальные прерывают беседу и горящими глазами наблюдают за детской возней. Одна из девочек вскрикивает от боли и бросается к отцу. Отец смеется:

— Драчунья, огонь девчонка!

Рослый мужчина разнимает остальных, обнимает мальчика, который смело, как львенок, устоял против трех девочек его возраста.

— Отец да не нарадуется на тебя, хватит, — говорит он. А мальчик бьется у него между колен, вырывается, словно хочет налететь на растерявшихся девочек.

Кто-то велит девочкам идти домой, и они по деревянной лесенке сходят вниз.

Зависает молчание. И лишь рослый человек, весело посмеиваясь, успокаивает мальчика:

— Отец да не нарадуется на тебя, ты мог бы пощадить девочек.

— Я не лез, пока они не стали меня бить, — жалуется сын.

— Азро, — окликает одна из сидящих теней, — может, пойдем?

Выходит, этот рослый человек и есть Азро, о котором рассказывал мне мой давний знакомый.

— Сват, сват…

— Яр хушта…

Мальчик тотчас соскакивает с его колен и сбегает вниз. Азро подходит ко мне и протягивает руку.

— Рад познакомиться.

У него широкий лоб, при свете луны отливающий медью, седые волосы, орлиный нос. Глаза его горят юношеским задором.

— Спляшем? — он окидывает взором остальных.

Я никогда, никогда не забуду эту лунную ночь в высокогорном селе, крышу дома Азро, его свирель и древний танец великанов.

И сын подал ему свирель, мальчик, который за сына, ту самую — абрикосовых зорь свирель, которая чуточку длиннее обычных пастушьих. И стал Азро на краю крыши, и обратил лицо в сторону села, и постепенно, как рассвет в горах, распустился цветок песни «Яр хушта». Повел он медленно и тихо, потом звуки набрали силу и ритм стал нарастать, А после с диким восклицанием сорвался с места раздатчик воды, встал посреди крыши, за ним второй поднялся, третий, и вскоре два ряда, подобно двум могучим скалам, сшиблись — руками, коленями, грудью. Музыка взмывала все выше: аж бревна кровли дрожали, словно двигались друг на друга армии. И руки, соприкоснувшись, издавали металлический звук, и возбужденные глаза сыпали искры.

С соседних крыш, из дворов женщины и девушки наблюдали за пляской горских великанов. Когда один ряд отторгал другой движением рук и глухими ударами сшибающихся тел, отступившие начинали надвигаться с новой силой, чтобы перекрыть победой стыд и поражение.

Азро играл на своей абрикосовой свирели, играл с небывалым подъемом ту самую песню, которую как юный фавн наигрывал в родных пещерах, там, где тучи плавают много ниже селений и когда полыхают молнии, ущелья на миг охватывает огнем.

Они ушли.

На крыше остались Азро и я. Пошел спать и тот маленький мальчик, его внук. При свете луны я рассматривал его свирель красноватого дерева. Она была тяжелой и словно отлитой из металла. Я подставил свирель дыханию ночного ветерка, и она издала слабый металлический звук.

Тем временем Азро рассказывал мне, что самым тяжелым ударом для него была смерть жены. Дочь вышла замуж в равнинное село. И у деда теперь часто гостит тот самый мальчик, его первый внучек.

Под звездами и лунным светом распростерта была Араратская равнина. Белый свет от снежных вершин Масисов проникал в самую глубь небес. Вдали, подобно каравану верблюдов, вытянулась гряда Армянского нагорья.

— Видишь то село, левее огоньков?

Левее пастушеских костров виднелась в поле черная точка.

— Там суженая моя покоится.

Иногда он спускался с вязанкой дров к могиле жены и разводил там огонь. И сидел, смотрел, пока огонь не гас, потом свирель абрикосовых зорь выводила грустную-прегрустную песню, которую знал он в стране предков своих, где сам он был пастухом… Облегчив душу, шел он потом размеренным шагом к дочери, к дому ее, прислушивался к его гаму, играл с внучатами и в одиночестве пускался в обратный путь — в горное село, в свою хижину.

— Азро, ты в селе своем хорошо жил?

— Это на наших-то камнях? — И замолк.

— Эх-вах, молодость отлетела!..

И снова брал в руки свирель.