Альпийская фиалка

С кладбища Ата-апер направился к ущелью Хурупа, где под солнцем на суглинках уже таял снег. В ущелье ни души. Было тепло. Ата-апер шел то по снегу, то по тропинке, которая уже кое-где обнажилась из-под снега, потом присел на камень.

Пестрые птицы, перелетая с камня на камень, ловили мошек. Ворона клевала на снегу замерзшую, сухую грушу. Алели прошлогодние ягоды шиповника, а листья ежевики словно только что зазеленели.

— Слава тебе, всевышний, что все так умно задумал, даже про мошек не забыл…

С кем беседовал Ата-апер, с богом ли или с духом этих ущелий, что обитал в дупле старой шелковицы, и был таким же седобородым старцем, как Ата-апер, в лаптях и архалуке и даже носил в кармане архалука медный коробок с нюхательным табаком? С кем беседовал Ата-апер — он и сам не ведал, но разговаривал, потому что нельзя молчать, когда в начале весны пригревает солнце в мирном ущелье Хурупа, журчит вода, невозможно молча внимать тем таинственным голосам, что звучат в пещерах, видеть ущелье, погруженное в глубокое молчание. — Раздавал смерть? Дал бы хоть жаждущему. Вон старуха Гичунц два года просит, умоляет, чтоб бог прибрал ее… Ослеп ты, что ли? И как твоя рука поднялась на невинных малюток? Спереди меч, сзади — голод, хватаешься за веревку, а она, глянь, змеей оборачивается. Ну, скажи, куда народу-то деваться? Сверху с гор поливают нас огнем, снизу — печемся, как в огне. Ну ответь же, ответь…

Весело чирикала птица, поводя хвостиком. С дерева слетела ворона, набросилась на другую, отняла у нее добычу. Затем обе они полетели в глубь леса. Тихо, только слышались таинственные звуки, доносившиеся из ущелья Хурупа.

Ата-апер стал подниматься по склону ущелья. На южных склонах снега уже не было. Виднелись поля озимого ячменя, такие крошечные, что тень шелковицы прикрывало поле.

Ата-апер остановился у края поля.

— И когда ты поспеешь? Ведь из одного только дома два гроба вынесли…

Он вышел к вершине холма. Наверху все еще лежал густой слой снега. Он оглянулся да так и застыл на месте. Казалось, раскрывшуюся перед взором картину старик видел впервые. В долине раскинулся город. Сверкали в лучах закатного солнца железные кровли домов, и этот блеск, казалось, расширял границы города. В этой сверкающей долине, как копна желтой пшеницы, горел золоченый купол церкви. И ничего нельзя было различить и уловить в глухом шуме, уносившемся вместе с сиянием в далекие дали. Нельзя было определить, что это, людской шум, звон кузниц или громыханье проезжающих по улицам фургонов, как нельзя было различить в этом сплошном сиянии какую-то одну крышу.

Долго смотрел Ата-апер на город и затем быстрыми шагами спустился в село. Он походил на лесного оленя, который, заплутавшись, вышел из леса и увидел пред собою что-то незнакомое ему — оно ослепляло его, притягивало и внушало страх и олень стоял в нерешительности. Что это? Западня, друг или затаившийся охотник? И, не сумев разгадать, бросился в родную чащу.

4

А в селе был переполох.

Группа солдат, вернувшись с кладбища, вместе с крестьянами направились к высоким воротам Мелкумовых. Они потребовали комиссара и, узнав, что тот отсутствует, с шумом ворвались во двор. У старшего сына Мелкумовых со страху отнялся язык, и его, полуживого, унесли домой. Женщины подняли крик, а из толпы доносилось:

— Открывайте ямы… Наши дети умирают от голода…

— У меня нет зерна, — крикнул с балкона младший брат, — эти парни не знают, но вы-то хорошо знаете, — и, указывая пальцем, он назвал имена некоторых присутствующих, пытаясь этим внести раскол в толпу. Те, чьи имена он назвал, кричали, что они не замешаны в этом деле, что они пришли как друзья, просить хлеба. Эти слова привели в ярость остальных, и один из солдат плюнул в лицо Кутурузу Сако.

— Открывайте ямы, — кричал из комнаты старший брат, и толпа бросилась к ямам.

Над двумя ямами Мелкумовы сложили сено.

Открыли и четвертую яму, ни в одной из них — ни зернышка. Одна яма была набита тюками с шерстью, а те две, над которыми лежало сено, — медными мисками, кастрюлями, кувшинами. Четвертая же яма, самая большая, была пуста. Когда, наклонившись, кто-то крикнул: «Хлеб есть?» — эхо откликнулось: «Есть… есть…»

Те, которые заявили, что пришли как друзья, осмелев, стали упрекать зачинщиков. Кутуруз Сако вопил так громко, точно старался, чтобы его услышали в доме Мелкумовых.

— Нет же, нет… Люди добрые, вы же армяне, не враги же они, чтобы дали нам подохнуть от голода?

Говорят, что после этих самых слов какой-то солдат плюнул в лицо Кутуруза Сако.

То, что ямы были пустые, многих разочаровало. Они расходились по домам, проклиная тот час, когда связались с этими горячими головами. Во дворе Мелкумовых осталась группа солдат и те из крестьян, которых возглавлял Кутуруз Сако. Солдаты требовали показать им настоящие ямы, один даже пригрозил, что спалит дом. Младший брат Мелкумовых все твердил, что нет других ям, что хлеб они покупают в городе. Для вящей убедительности он бросил солдатам связку ключей и крикнул:

— Берите все, что хотите, только хлеба у нас нет.

Андо швырнул ключи обратно и заорал: