Алрой

“Приятная свежесть. Благодарю, не нужно, я не озябла. Чудная ночь”.

Перед взором Мирьям громоздится залитый лунным светом гигантский город. Из высокого окна багдадской крепости видны улицы, кварталы, купола мечетей, стрелы минаретов, черные пятна кипарисов. Тигр плавно поспешает в своем русле. Жители спят в домах, лодки не скользят по реке. Тишина на земле, тишина на воде. Счастливая жизнь почти всегда тихая жизнь. Невольное сравнение приходит Мирьям на ум. Вдова вспоминает великое шумное празднество – свадьбу брата. Днем и ночью Багдад ликовал, гремел, пылал. Нынче город ночной похож на огромный склеп – нем, неподвижен, застыл в лунном свете. Город, обманувший мечту народа-избранника, склеп, схоронивший надежду его. Как быстротечно, как переменчиво время! Вчера – сестра великого покорителя востока, возлюбленная супруга самого славного его воеводы. Сегодня – вдова, единственная родная кровинка свергнутого владыки. Вознесшись, не возгордилась. Все так же была милосердна, добра, скромна, щедра. Пришли беды одна за другой, и верность Господу замкнула изнутри врата души, не пробраться отчаянию. Тяжело на сердце, но не в чем себя упрекнуть.

Мысли Мирьям скользят по глади недавнего прошлого. Безмятежная юность. Ее жизнь и жизнь Давида. Помнит все до мелких штрихов, что известны были только ей и ему. Он рос, мужал духом и телом. Помнит брызги речей его, в которых она умела разглядеть скорый чудесный взлет. Пристальный взгляд назад обманет тщетой ясновидения. Ей мнится, что и тогда уже, в дни счастливых предчувствий, по другую их сторону сердце женское угадывало крах. Слезы на щеках. Мирьям опустила голову на плечо Батшеве. Бируна сжала дрожащую руку.

Бледнеет луна. Пурпур восхода зажигает Тигр, гасит небесные звезды воспоминаний. Протяжный крик над минаретом. Муэдзин. Стук в дверь. Халев.

“Я готова”, – поспешно промолвила Мирьям и закрыла вуалью лицо, – “думайте обо мне, девушки, молитесь за меня!”

10.19

В сопровождении Халева и несущего факел тюремщика Мирьям спустилась в подземелье. Скользкие разбитые ступени, холодные мрачные стены, тяжелая решетка. Голос Алроя из-за двери показался ей бодр и тверд.

Халев остался снаружи. Тюремщик внес факел, удалился. Мирьям, содрогаясь, вошла в страшный застенок. Перед ней стоял брат. Улыбка на спокойном лице. Не в силах сдержать себя, она бросилась к нему, обняла, прижала к сердцу.

“О, нет лучше тебя! – воскликнул Алрой, – я не одинок!”

Сестра молчит. Голова ее на плече брата. Закрыла глаза, чтоб слезы удержать.

“Мужайся, родная. Поверь, я счастлив”.

“Брат мой, брат мой!”

“Встреться мы вчера, увидала бы меня потерянным и несчастным. Сегодня я другой. Впервые после разгрома я в согласии с самим собой. Я утешился вполне. Я видел чудный сон. А наяву Господь меня простил. Я знаю это точно”.

“Со мной подобное же происходит, брат. Хороший сон приснился, умиротворение, покой. Странно”.

“Верь, я счастлив”.

“Повтори, мой Давид. Я вновь хочу услышать это!”

“Я говорю, что счастлив, и это истинная правда, а вовсе не насмешка над самим собой или старанье ободрить тебя. Накануне вечером меня пронзила мысль, будто я привлек внимание Небес. Гнев Господа остыл, и кара за грехи мои смягчена судом высоким. И в подтверждение догадки о снизошедшем милосердии пришла весть от тебя, мой ангел. О, как я этого желал! И я уснул, сладко и глубоко. Прочь уползли черви воспоминаний об империи и об измене. Околел змей, искусивший ложным восторгом чужой войны и чужой любви. И я увидел нас с тобою на лугу, среди цветов. Тут возник Джабастер. В глазах его ни мести, ни обиды. Он сказал: “Давид, сквозь тьму застенка Бог разглядел покаяние твое”. Я проснулся. Услыхал, как зазвучало мое имя. Подумал, это ты меня зовешь. Крикнул: “Сестрица, я здесь!” Не было ответа. Меня осенило. Этот зов я слышал однажды в пещере Джабастера!”

“Голос из-за занавеса ковчега завета?”

“Несомненно. Это значит, что Бог смилостивился”.

“По праву, Давид. Кто в наши дни послужил Израилю вернее тебя? Заблуждения твои? Что ж, молодость не властна над соблазном”.

“Израиль? Народ мой достоин лучшего вождя!”

“О, нет, нет, нет! Мимолетен триумф победы, но память о ней станет вдохновеньем вечным для народа. Герой, хоть и поверженный, прожил не напрасно. Деяния одного – наследие для всех. Увидев, что человек свершил, уразумеют люди, на что человек горазд. Ты раздвинул горизонты духа народа нашего и меру его величия сказочно вознес”.

“Увы, никто не оградит мое имя от клеветы. Очернят его или, что хуже, забудут”.

“О, брат, все сложится иначе. Пятна на солнце славы не остановят лучей его. Настанет день, и явится поэт, чья лира вдохновится сказанием о подвигах героя. Творение искусства украсит историю народа избранного, и память расцветит его”.

“Пусть моя любовь сделает твои уста пророческими! – воскликнул Алрой и обнял сестру, – а сейчас не мешкай, расставаться лучше в минуту воспаренья духа”.

Мирьям отпрянула в испуге. “Мы не расстанемся! Я умру с тобой!” – вскричала.

“Молю, не лишай меня мужества! Да вернется к тебе покой душевный!”