Алтайский Декамерон

Но есть и экспортный вариант игрушки. Сидят не мишка с мужиком, а два мужика-антагониста, каждый из которых – половинка моего alter ego. Один персонаж (назовем его Художником-Бюргером) толст, богат, хорошо одет. У этого господина вместо кувалды – палка брауншвейгской сырокопченой колбасы. И лупит он ею не наковальню, а второго мужика – Молодого Художника, чьи худые ноги обтягивают дешевые индийские джинсы. Одет он в цветастый ситцевый батник, носит длинные волосы а ля «Битлз», взор его горит.

– За все в этой жизни, Алекс, нужно платить! Платить, а не жевать сопли! Тебе же немецким языком сказали: твои дети будут учиться в Сорбонне, а твоя жена будет получать пожизненную пенсию в немецких марках. Твоя карьера, деньги, слава – в Германии, с фрау Кляйн! Бросай жену, забирай детей и лети в Германию, навстречу груди пятого размера!

– Ты о чем, Бюргер? – вяло отвечает Молодой. – Какая пенсия, какая, на хрен, Сорбонна? Я же люблю ее! То есть жену. Не фрау. Я без нее жить не смогу. То есть без жены. Она мать моих детей!

Бюргер словно и не слышит, лупит и лупит, хрясь да хрясь палкой брауншвейгской сырокопченой – по голове да по худой спине!

– Твоя карьера, деньги, слава – в Германии, с фрау Кляйн, обалдуй! Бросай свою жену, забирай детей и лети в Германию!

У Молодого уж и лицо разбито, и слезы в два ручья льют…

И тут я понимаю, что на меня смотрит не мужик-антагонист, не фрау Кляйн и не какой-нибудь седовласый господин из её богатых знакомых.

На меня смотрит жена. Смотрит с умилением, не понимая истинной причины моих слез и думая, конечно, что я растрогался, вернувшись на Родину и оказавшись в объятиях семьи…

Машина подъехала к дому. Сейчас вытащу из багажника чемоданы. Занявшись физической работой, я отвлекаюсь наконец от навязчивых диалогов в голове. Скорее в квартиру, в ванную, скорее раздеться и смыть с себя грязь лжи и фальши, а потом… потом спрятаться от себя самого на груди у любимой женщины!

Боже, как же хорошо дома! Роль русского принца номер два, роль сексуальной машины а-ля Распутин позади! Я больше не чувствую себя красивым муляжом, который кто-то использует, имитируя счастливую семейную жизнь…

Раздеваюсь, отдаю жене пиджак, брюки, не забыв вынуть из кармана пухлую пачку денег: вот, мол, чем я занимался в Германии.

Для начала принимаю прохладный душ. И ложусь в ванну, которая наполняется горячей водой. Не хочу ни о чем думать. Это у меня получается. В моей голове, кажется, и пусто, и тихо. Двое, которые долбили в ней, похоже, бросили молотки и ушли на перекур. Спасибо тебе, господи, что прекратил эту муку! Надолго ли?

Я и не представляю, насколько пророческим оказался этот вопрос!

Надеваю халат – и в спальню! Почти бегом. Ныряю под одеяло. Поскорее ощутить прохладное, всегда пахнущее свежестью после дождя тело жены! Такое родное! Зарыться, закопаться в нем и слушать стук сердца, сердца любимой женщины. Я крепко прижимаюсь к ней всем телом, вдыхаю терпкий запах ее подмышек, всегда волновавший мое воображение, целую ее глаза, губы, шею, грудь. Боже, какая красивая, какая маленькая грудь у моей жены! Машинально задаю себе вопрос: сколько потребуется грудей моей любимой женщины, чтобы набралось на одну большую грудь фрау Кляйн?

Зря я затеял эту дурацкую считалку! Включилась телепатическая связь с Германией! На тумбочке верещит домашний телефон. И вся любовная прелюдия мгновенно разрушается.

Жена со вздохом снимает трубку. Недолго слушает. Передает мне:

– Это тебя.

По ее лицу пробегает тень!

В трубке я слышу знакомое прерывистое дыхание. В ухо мне льется приторно-мурлыкающий голос Карен:

– Аlex, mein lieber Alex! Wie geht es dir? Ich liebe dich… Ich liebe dich… Ich liebe dich…

– Кайн проблем, Карен! Кайн проблем! Кажется, я не сказал «майне либе». Или сказал?

Перед моими глазами всплывает золотой вибратор, утеха одиноких женщин. Такая штука лежит у Карен под подушкой. И тут я усек свою роль в эту минуту! Это же роль диспетчера в «Сексе по телефону» города N!

Боже мой! Не помню, что я сказал еще Малышке Карен, игравшейся с вибратором. Я постарался побыстрее закончить «деловую беседу», говоря что-то о живописи, академических планах и иногда вставляя «Их фертшее нихт», – словом, заглушая своим голосом те звуки, что неслись из телефона. Когда в трубке наконец-то раздались финальные стоны и послышался сдавленный крик Малышки, я с облегчением сказал «ауф видерзеен» и опустил трубку на рычаг.

Но этим сцена не окончилась.

Будто по команде товарища генерала, в моей голове с яростной силой вновь принялись бить по наковальне два мужика-антагониста. Бюргер опять лупил палкой колбасы Молодого, приговаривая: «Твоя карьера, деньги, слава – в Германии, с фрау Кляйн! Бросай жену!..»

Молодой, прикрывая разбитое лицо окровавленными руками, шептал: «Бюргер, скотина ты толстомордая! Ты прекрасно знаешь, что я не люблю Карен. Я не хочу больше быть Rasputin, Russian sex-machine! Не желаю служить красивым муляжом, игрушкой, картинкой для чужой жизни! Хочу быть самим собой, черт подери!»