Алтайское солнце

— А где же люди? — спросил Женька.

Дядя Саня засмеялся:

— Есть люди! Не беспокойся!

Машина вдруг сделала поворот, и мальчик увидел целую толпу молодых людей — парней и девушек, танцующих на вытоптанной земляной площадке. Круг был ярко освещён прожектором, установленным на столбе. Под ногами танцующих клубилась пыль. Слышались звуки гармошки.

— Надо же, танцы! — воскликнула Ольга Георгиевна. — Коля, сколько же мы не танцевали!

— Вот видишь! — ответил Николай Сергеевич. — В Москве всё никак собраться не могли потанцевать, да вот на Алтае потанцуем!

Машина ещё некоторое время, показавшееся Женьке бесконечным, ехала, поворачивала, проваливалась в кюветы. Но вот наконец «газик» остановился. Мотор заглох, щёлкнул замок двери, и мальчик почувствовал дуновение холодного ночного ветра и услышал, как дядя Саня тяжело спрыгнул на землю.

— Приехали.

Вслед за мамой Женя вылез из машины и остановился рядом с сонной Маришкой. Девочку пошатывало, время от времени она наваливалась на своего брата. Хочешь не хочешь, а приходилось её поддерживать.

Было тихо, и в тишине слышался странный громкий стук, будто бы какие-то невидимые плотники наперегонки забивают в доску множество гвоздей. Так как ветер часто менял направление, невозможно было понять, откуда прилетает этот стук. Женя вертелся туда и сюда. Но странный звук перемещался по степи, и Женька так и не сумел понять, где же именно стучат молотками плотники, выполняя свою ночную работу. Впрочем, скоро мальчик перестал обращать на этот звук внимание.

Окно дома, возле которого остановился «газик», ярко светилось во тьме и освещало высокий штакетник, лавочку на двух столбиках, врытых в землю возле крыльца, само крыльцо — четыре или пять ступенек, ведущих к распахнутой двери под дощатым козырьком.

Из дверей выбежала на крыльцо какая-то крупная женщина и с восклицанием: «Приехали! Оля! Дети!» — сбежала по ступенькам.

И вот уже женщина рядом с Женей. Обняв его одной рукой, а другой рукой обняв за плечо Маришку, она наклонила лицо. Сверкнул большой глаз, густая светлая бровь, крупные губы в улыбке.

— Устали, детки? Идите же в дом! — И, словно бы прочтя Женькины мысли, добавила — Теперь уже никуда ехать не надо. Приехали — и точка!

Да это же тётя Клава Пастухова!

Какой родной показалась она Жене — будто бы находились они не в тёмной, холодной Алтайской степи, а в московском дворе, у подъезда Женькиного дома.

Детей провели в их новый дом, усадили на два стула посреди пустой, свежевыкрашенной комнаты с двумя голыми окнами без занавесок и с мигающей электрической лампочкой, свисающей с потолка на витом электрическом шнуре. Тут же в комнате стояли две кровати, а точнее сказать, два матраца на ножках из положенных друг на друга кирпичей. Кроме того, был ещё самодельный стол, покрытый клеёнкой.

В комнату внесли чемоданы, сумки, тюки.

Тёмные зеркала окон отражали комнату со всей её убогой мебелью. В отражении комната казалась ещё более пустой и мрачной. Женя заметил, что и мама, остановившись в дверях, с грустью осматривает голые, скучные стены.

Ольга Георгиевна обернулась к Николаю Сергеевичу, остановившемуся за её спиной.

— Так ты и живёшь? — спросила она мужа.

Николай Сергеевич продолжал счастливо улыбаться.

Тут в комнату ворвалась тётя Клава. Она обняла Ольгу Георгиевну, прижала к себе, оттолкнула.

— Разве мы так жили? — закричала она. — Да мы в вагончике жили! Сюда третьего дня переехали! Кра-со-та!

— Конечно же, красота! — неожиданно для Женьки воскликнула Ольга Георгиевна. Она улыбнулась, глаза её сверкнули, и комната словно бы осветилась тёплым светом и стала похожа на московскую комнату, хотя от этой улыбки и не прибавилось мебели.

Женька, которому было не до смеха, а хотелось спать, невольно улыбнулся вслед за мамой. Ему стало легко и весело. Тётя Клава объявила, что в честь приезда семьи Дроздовых будет устроен пир горой и что чайник, должно быть, уже закипел.

Приходили какие-то люди — все загорелые, белозубые, добрые, весёлые; они все здоровались с Женькой за руку. Все эти лица со сверкающими глазами, словно бы на всех на них лежал отсвет алтайского солнца, хотя давно уже наступила ночь, пусть и принадлежали разным людям, казались Женьке похожими, как у братьев. И постепенно степь, для мальчика сначала необитаемая, заселилась всеми этими людьми, сделавшись сразу же ближе, понятнее.

Но вот гости разошлись, мама постелила постели. Женька кое-как разделся и забрался под одеяло. Маришка юркнула к стене — дети спали в эту первую ночь на одной кровати.

Женька уже собрался было закрыть глаза, как электрическая лампочка вдруг часто замигала и погасла. И тут же стало темно и очень тихо, пропал куда-то тот странный частый перестук, до этого наполнявший собой всё пространство. Женька успел настолько к нему привыкнуть, что и замечать перестал. Однако же сейчас, в наступившей тишине, мальчик вспомнил об этом странном звуке.

— Папа, а что это стучало?

— Где?

— На улице. А только что перестало.

— Это движок. Он электричество даёт в посёлок. В двенадцать его выключают. Вот его и выключили.