Альтруисты

Подали обед. (Было в этом что-то неподобающее: обед вместо ужина, яркий дневной свет вместо магического и щадящего вечернего.) Еда оказалась не слишком вкусной, но Франсин старательно набивала рот – дабы не шпынять маму, вознамерившуюся испортить самый важный день в ее жизни, и жениха, который в данный момент с насмерть перепуганным лицом жевал стебелек спаржи.

Внезапно мать Артура встала: в одной руке у нее был полупустой стакан с водой, в другой – суповая ложка. Болтовня за столом стихла. Люди перестали жевать, вилки замерли в воздухе. Франсин моментально покраснела. «Что ты делаешь?! – мысленно вопила она, пытаясь усилием воли усадить свекровь на место. – Сядь. СЯДЬ!»

– Как мать жениха-а, – произнесла та, зловеще смакуя последний слог, – хочу поздравить молодых с днем бракосочетания. Церемония была чудесная, не так ли?

В ее голосе явственно слышался сарказм. «Вот интересно, она нарочно выбрала этот тон или всегда так говорит?»

– Я вами горжусь!

«Ладно. Может, она действительно хочет сказать нам что-то приятное».

– Однако…

«Нет!»

– Однако я нахожу весьма странным их решение узаконить брак. В конце концов, они уже живут вместе. Так на что, спрашивается, корова – коль молоко дают бесплатно?

По залу пополз шепоток. Четвероюродные сестры уронили вилки. Миссис Кляйн предусмотрительно не стала рассказывать наиболее консервативной дейтонской публике – то есть людям, которых Франсин и не подумала бы приглашать на свадьбу, – о совместном проживании молодоженов. Кто-то закашлял. На пол с тихим шелестом слетела салфетка.

Франсин извинилась и вышла из-за стола. Прибежав в уборную, она оперлась на раковину и зарыдала. Она, конечно, понимала, что имел в виду Артур, говоря: «Главное – пережить этот день». Свадьба была не про них и не для них, нет. Она была для ее матери и маминых знакомых. «Если у меня когда-нибудь будут дети, – думала Франсин, уже беременная Итаном (хотя никто об этом пока не знал, даже она сама), – если у меня будут дети, я не стану ими командовать. Пусть сами прокладывают себе путь в этом мире, на свой страх и риск». Она посмотрела на себя в зеркало. Бледное лицо, куски туши на ресницах…

Дверь открылась, и вошла Бекс.

– Ох, Фрэнни! – воскликнула она, обнимая сестру.

– Все не так! – рыдала Франсин. – Все должно быть по-другому! Я знала, что мама подпортит мне нервы, но даже представить не могла… – между всхлипами она икала, – что кому-то придет в голову… это так унизительно…

– Ну, ну, – ворковала Бекс, потирая сестре спину. – Все будет хорошо. Один день – подумаешь! Один-единственный день – это ерунда по сравнению с целой жизнью.

Тут в уборную вломился Артур.

– Знаю, что мне сюда нельзя. – Он замер на пороге. – Но вы нужны в зале. Мамаши сцепились не на шутку, и мне одному с ними не справиться.

15

Воскресным утром Мэгги проснулась за секунду до колокольного звона и обнаружила у своих ног Артура.

– Что… который час? – спросила она, роняя голову обратно на подушку.

– Я хотел извиниться.

– За?..

– За «Пиггис». Не надо было вести вас туда. Мне следовало подумать, поступить мудрее и добрее.

Мэгги зевнула и стерла с губ засохшую слюну.

– Давай проведем этот день вместе. Как папа и дочка…

Она пробубнила в подушку:

– Который час?!

Ответ был ей известен: шесть утра. У отца имелся внутренний будильник: каждое утро он просыпался в пять тридцать, а в шесть, помывшись и одевшись, уже будил детей, чтобы сообщить им какую-нибудь несрочную новость. В Риджвуде Мэгги привыкла просыпаться вместе с началом строительных работ на котловане – то есть в девять. А тут отец, утренний деспот, вздумал спозаранку забрасывать ее идиотскими предложениями! Она не знала, что ему ответить. Он устроил ей западню.

Мэгги встала и поморгала, чтобы окончательно проснуться. Артур уже был одет по-воскресному: белая, впитывающая пот футболка с воротничком и коричневые брюки. Не джинсы, не штаны хаки, а именно брюки – сшитые из неопознанного материала и продаваемые в магазинах, известных только отцам.

– Что думаешь делать? – спросила его Мэгги сквозь ком засохших в горле соплей. – Я бы съездила на мамину могилу.

– Обязательно, но как-нибудь потом. Будет еще время. Сегодня я хочу побыть с тобой. Пожалуйста.

– Ладно, ладно. Пойду оденусь.

Он вышел и затворил за собой дверь. Она встала с постели и потянулась. Сон понемногу покидал тело, но на смену ему из самого нутра поднималось нервное, трусоватое предчувствие недоброго. Воскресенья были для Мэгги одним сплошным колдовским часом. Открытым порталом в ад; беспросветным кошмаром, во время которого отзвуки перенесенного горя наслаивались на ее вполне заурядную тревожность. Воскресенья в Сент-Луисе давались Мэгги особенно тяжело. Город затихал, а ничто так не манило ее монстров, как тишина. Она вздрогнула при мысли о предстоящем пустом дне и решила провести его с Артуром.

По дороге в ванную она встретила в коридоре Итана:

– Нам надо обсудить фотографии.

– Какие фотографии?

– В столовой. На стене.

– А, эти… Из поездки в Замбию?

– В Зимбабве. Мама тебе не рассказывала?

Итан пожал плечами.

– О боже! Там такая история… Потом расскажу.