Алые маки на серых скалах

— Киров замечательный журналист. Читайте, что пишет он в «Тереке»! — стучал тогда Лазьян указательным пальцем по газетной полосе. — Нам обязательно надо перепечатать его статью!

По настоянию Лазьяна Асе не раз приходилось читать статьи, фельетоны, репортажи Кирова, которые перепечатывались в «Красном воине» со страниц газет Кавказа.

Иосиф Лазьян был особенно восхищен статьей Кирова о журналистской работе. На редакционной летучке, цитируя ее, поучал своих сотрудников:

— Киров считает — а он, слава богу, как старый большевик и прославленный журналист заслужил право поучать нас, — так вот, он считает, что «газетный труд — один из самых благородных и сложных, требующих чистоты помыслов и души, открытого сердца и твердых убеждений». Слышите?

Оторвавшись на миг от кировской статьи, которую цитировал, Лазьян окинул всех долгим взглядом и продолжил:

— Слушайте, слушайте, что он пишет… «Газетная работа позволяет людям сказать правду, всколыхнуть, задеть лучшие струны души. Это в царской России трудно приходилось честному журналисту, он переживал тяжелую драму, когда чаще всего приходилось приглаживать свою мысль, говорить с читателями эзоповским языком, чтобы донести до них правду. У нашей рабочей печати с самого начала ее возникновения было подлинное ядовитое жало, которым она жалила и убивала своих классовых врагов. Наша правда должна звучать набатным колоколом до тех пор, пока наши идеи, наши призывы не проникнут в сознание пролетариата всего мира» — вот как пишет! А мы с вами в какой газете работаем? В «Красном воине»! При какой власти пишем? При Советской! Вот поучитесь! И тому, чтобы писать прямо и честно о правде, и тому, как мастерски, по-кировски выразительно подать эту правду. А среди нас, товарищи, есть такие горе-работнички, что перо у них валится из рук, от робости, что ли? Смелее, смелее в своих работах используйте крылатые кировские слова! Учитесь!

Ася вздыхала. Не было случая, чтобы редактор не задевал ее на летучках. Казалось, он задался целью сделать из нее настоящего журналиста и на каждом шагу, то ругая, то подбадривая, поучал.

И вот теперь Ася должна была, наконец, воочию встретиться с Кировым. Ее волнение еще больше усилилось от предстоящей встречи с Сергеем Мироновичем, когда она заметила, что сам Камо взволнован не меньше своих бойцов.

Отсветами начинающейся зари было окрашено ярко-голубое, очень чистое небо, когда отряд покинул общежитие, расположенное на Московской улице, вблизи одной из пристаней.

— Хороший денечек ожидается, будет жарко! — ни к кому не обращаясь, сказала Ася.

— Кому-кому, а тебе, Сатана, жарко будет! — откликнулся шуткой Роман.

Ася поняла намек и сникла, хотя она вообще не хуже товарищей стреляла, но от волнения чаще всех мазала.

У подъезда камовцев ждал большой, обтянутый брезентом грузовик. Все тесно уселись на скамейках, поставленных вдоль бортов машины. Камо сел в кабину.

Ехали через весь город. На ухабах машину немилосердно бросало из стороны в сторону, поэтому ребята цеплялись друг за друга, чтобы не стукнуться головами. Совершенно разбитая неровная дорога тянулась утомительно долго, еще и после того, как выехали из города и начались по обеим сторонам поля и огороды.

Наконец на опушке небольшой рощи машина резко остановилась.

Ребята первыми выпрыгнули на землю и подали девчатам руки. Только Ван Ваныч сама спрыгнула вниз, благо, как и все бойцы, была в красноармейской форме. Аня не признавала мелкие услуги, оказываемые девчатам, считая их унизительными для себя, солдата.

Каково было удивление всех, когда Камо с радостным возгласом: «Вот и Киров!» — поспешил навстречу невысокому коренастому мужчине в штатском, ожидавшему их на обочине дороги около потрепанного «фордика».

— Сергей Миронович, прошу любить и жаловать моих ребят! — крепко пожимая руку Кирова, сказал Камо и представил ему каждого бойца.

— Да у вас тут прямо Третий Интернационал! Добро, добро пожаловать, дорогие москвичи, — по очереди протягивая руку, весело и непринужденно приветствовал Киров прибывших.

С первого взгляда он всем понравился. У него было очень приятное лицо. С карими проницательными глазами и хорошей улыбкой. Темно-каштановые волосы, зачесанные назад, открывали широкий лоб.

Киров повел отряд в глубь рощи. Под ногами мягко стелилась уже поблекшая трава, усыпанная необыкновенно яркими листьями осени. Разговоры на серьезные темы как-то сами собой прекратились. Вокруг все дышало тишиной и покоем. Невольно Асе пришла на память пушкинская «Осень». И каково было ее удивление и радость, когда Ван Ваныч, обычно отмахивавшаяся от всяких «сентиментальных сиропчиков», продекламировала:

— «Унылая пора, очей очарованье…» — и, показав рукой вокруг, смущенно замолкла.

— Дальше продолжай, дальше! — попросил Филипп.

— «Приятна мне твоя прощальная краса», — закончила Ася.

— «Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса», — продолжил Киров.