Алые песнопения

Если оригами и поняли его слова, то виду не подали. Они хлопали крыльями и бросались на прутья. Несмотря на немалый вес, железная клетка тряслась под напором хрупких птичек. Жрец приоткрыл дверцу на несколько дюймов, выпустил ещё с дюжину оригами, быстро запер клетку и принялся наблюдать за поведением второй группы бумажных птиц. Как он и думал, ни один из журавлей не опустился на крышу дома, подобно тройке из предыдущей группы, напротив – все птички тут же взмыли вверх, покружились и разлетелись кто куда. Опять подул холодный, сильный ветер. Жрец посмотрел, как оригами перелетали через монастырские стены, точно обрывки бумаги – лишь мусор с хаотических улиц города… хотя стоило кому-то присмотреться, и иллюзия тут же развеялась бы, ведь белесые клочки неслись по воздуху, не согласуясь с порывами ветра, – напротив, каждый журавлик мчал в своём, строго определённом направлении.

Вдохновившись примером своих творений, киновит решил пустить по ветру предосторожность и подарить свободу оставшимся птичкам. Он вцепился в дверцу клетки, и её простые петли тут же треснули по сварочным швам. Покончив с этим, демон отступил назад – прочь с дороги бумажных журавлей, и оригами вырвались наружу хаотическим роем из миниатюрных крыльев и клювов.

Ни один журавлик не стал медлить. У птиц был приказ, и им не терпелось привести его в исполнение. Через несколько секунд они повскакивали на лапки, тряхнули крыльями, допрыгали до порога, и оттуда отправились по заданию киновита. На всё про всё, начиная с освобождения последней партии птиц и заканчивая взлётом последней из них, ушло не больше трёх минут.

Ждать осталось недолго. Именно поэтому демон решил не отсиживаться в Канале и быстро зашагал по обычно людной дорожке, пролегавшей между брошенными постройками и кварталами киновитских келий. Тропа хорошо просматривалась и лишала Жреца алиби. Однако надобности в подстраховке не было, ведь очень скоро всякий, кто могувидать Жреца на дорожке, отправится в небытие. Беспокоился он лишь о том, что кто-то может заметить его посланников. Но, к его удовлетворению, никто из братьев и сестер Ордена не обратил на них внимания. В те триумфальные минуты ожидания демон чувствовал себя замечательно – он чувствовал себя живым.

Чувства киновита были напряжены до предела. Он взобрался по ступенькам на стену над воротами и посмотрел на город. То там, то сям горели привычные огни, а на одном из ближайших, втором от главных ворот мостов демон заметил жестокую схватку монастырских стражников в чёрно-серых униформах с необузданной толпой граждан, которые теснили служителей Ордена благодаря простому численному превосходству.

Самодельные бомбы падали меж стражников и разряжались потоками оранжевого огня. Жертвы тушили пламя, прыгая с моста в воду. Однако этот огонь был нечувствителен к своему давнему врагу, и как бы глубоко не ныряли горящие стражники, как только они выныривали, полымя тут же разгоралось с новой силой. Киновит слышал вопли умирающих воинов. Обычная политика в действии.

Но затем послышал совсем крик, и то близко – он доносился сзади, из монастыря за спиной киновита. Не успел затихнуть этот гвалт, как послышалось ещё два вопля, а за ними ещё три или четыре. Кричали, ясное дело, не от боли. В монастыре обретались лица, которые жили в состоянии беспрерывной, добровольной агонии – это и помогло им добиться нынешних положений в Ордене. Поэтому казнь, которую уготовил им Жрец Ада, была разработана не для забавы, а с прицелом на эффективность.

Когда один из бумажных солдат киновита находил свою жертву, Вести возымали гибельный эффект: с этого момента от смерти несчастного отделяло лишь восемь-девять ударов сердца, и каждый последующий был слабее предыдущего. В доносившихся криках слышалась смесь ярости и неверия, но все вопли обрывались довольно быстро.

Среди слуг мёртвых или умирающих членов Ордена, которые подобно Феликссону раболепно исполняли любые приказания своих повелителей, посеялась паника. Теперь же, когда их хозяева валились с пеной у ртов, рабы бросались за помощью, но обнаруживали, что то же самое происходило в каждой келье монастыря.

Наконец Жрец Ада вошел в монастырь и двинулся проходом меж кварталами киновитских келий, бросая по сторонам беглые взгляды. Его братья и сестры бились в предсмертных муках. Жрецы, жрицы, дьяконы и епископы лежали там, где упали: некоторые из них валялись на порогах своих покоев – так, словно им хотелось лишь глотнуть свежего воздуха; в других же случаях в полуоткрытых дверях виднелись лишь простертые конечности.