Алые погоны

Самсонов скромно протягивает старшему брату, приехавшему за ним, похвальную грамоту. Внизу золотыми буквами написано: «Тяжело в учении — легко в бою».

— Правильно сказано, — одобрительно говорит Самсонов-старший, внимательно изучая грамоту. Он не спешит с похвалой, а Сеньке не терпится услышать именно ее.

Павлик Авилкин вьется вокруг бабушки, не знает, куда ее усадить.

— Бабуся, а капитан наш сказал: «Вы теперь честный человек — трудились изо всех сил», — и благодарность мне вынес. Бабуся, а дома я, как приеду, сначала в форме ходить буду, в правление пойду, а потом в трусах буду ходить… К дедушке Степану на огороды загляну, расскажу, как мы здесь овощи выращиваем новым методом.

— Неужто? — заинтересовалась бабушка. — Это ты и мне покажи.

Ребята под руководством майора Кубанцева переписывались с учеными, проводили на участке опыты с ветвистой пшеницей, выращивали новые плодовые деревья, создали коллекцию картофеля (пятьдесят шесть сортов!), а осенью открывали в училище сельскохозяйственную выставку, приглашали в гости колхозников.

— Это ты мне покажи, — повторила бабушка и с любовью посмотрела на Павлика.

Она была в темном жакете, с Золотой Звездочкой на отвороте, от которой Авилкин не в состоянии был отвести глаз. Сняв с Павлика фуражку, бабушка заботливо стерла носовым платком пот с его лба. Ее лицо в такой же золотой пыльце веснушек, как и у внука, только потемнее, сияло от гордости.

— Пойдем сейчас! — вскакивает Павлик и тянет ее за руку.

— Да успокойся ты, суматошный, — говорит она нестрого, — оформим документы, тогда…

Подошел генерал, поздоровался с бабушкой, спросил:

— Вам далеко идти от станции домой?

— Нас встретят, — возбужденно сверкнул глазами Павлик и осекся: как бы генерал не подумал, что он выскочка.

— Ну-ну… — протянул генерал и поинтересовался: — Успешно закончили учебный год?

— Так точно! Троек нет!

— Вот это хорошо, — похвалил начальник училища. — Дома не забывайте, что вы суворовец, о своем училище помните.

— Никак нет, не забуду! — И вдруг прорвалось неудержимо: — Товарищ генерал, я, когда приеду домой, пуговицы начищу, ботинки начищу и… — Павлик вздернул голову, — в правление зайду, к председателю: «Афанасий Лукич, разрешите обратиться?» И доложу: «Я тогда по радио слово дал, теперь посмотрите: по дисциплине пять, и по учебе пятерки есть, и благодарность в личном деле!» — Авилкин перевел дыхание. — А потом на молотилке работать буду!

— Правильно, — одобрил генерал. — Возвратитесь в училище, расскажете мне, как отпуск провели.

— Слушаюсь! — сдерживая радость, вытянулся Павлик. — Разрешите готовиться к отъезду? — Получив разрешение, он пошел сначала солидно, но, когда скрылся с глаз генерала, помчался, пританцовывая, и чуть не свалил с ног Семена Гербова.

— Сема, мне сейчас генерал… Сема, мы с тобой еще увидимся? — И сразу помрачнел: — Ты уезжаешь… Навсегда?

— Увидимся, друг, еще увидимся, — успокоил его Семен. — Мы сейчас экзамены сдадим, потом получим отпуск и после него вернемся сюда за аттестатами и назначением.

Гербов старается казаться спокойным, но у него большая неприятность: в сочинении по литературе он сделал одну грамматическую ошибку и теперь не вправе рассчитывать даже на серебряную медаль, хотя в году имел по всем предметам пятерки, да и сейчас сдает так же.

Но Семен бодрится.

— До свиданья, — говорит он Павлику, — прощанье у нас впереди.

4

Кому не знакома эта сладкая и страшная минута, когда подходишь к столу экзаменаторов и протягиваешь руку за билетом? Кому не знакомы бешеные скачки мыслей в минуты обдумывания вопросов, когда кровь приливает к щекам, хочется выхватить, выхватить и как можно скорее записать из стремительно мелькающего в памяти потока формул, имен, дат план ответа — все, что успеешь, и кажется, что-то забыл, не успел, и ломается карандаш, и давит воротничок, а экзаменаторы смотрят выжидающе-строго? Но вот любимый учитель ободряюще кивнул, и от этого на сердце сразу делается по-особому тепло и приходит желанная уверенность.

Кому не знакомо чувство удивления и облегчения, когда ответил и вышел из класса: зачем волновался, ведь все знал, все было так просто? И даже некоторая неудовлетворенность оттого, что барьер оказался не таким высоким, как представлялось, и какая-то звенящая опустошенность внутри — может быть, от напряжения, усталости. Вот и позади то, что мерещилось случайным провалом, мучило: «А вдруг?», «А может быть?», приходило беспокойным сном, в котором тангенс на длинных ножках убегал, дразня и ускользая.