Алые погоны

— А помните, — спрашивает своих соседей немолодой худощавый географ, с высоким шишковатым лбом, — помните, года два назад, перед моим уроком на классной доске кто-то нарисовал ряд пробирок. Каждую из них назвал предметом: одну — физикой, другую — литературой, третью — математикой. Над рисунком общая надпись: «Процент воды». И в каждой из пробирок показан разный уровень этой воды. Выше всех была линия воды у пробирки с надписью «География». Я сделал вид, что не понял рисунка, но критику, признаюсь, принял.

— Увы, рисовал это я, — смиренно признался Павлик Снопков. — Вы простите, по молодости лет. — Павлик скорчил покаянную физиономию.

— Ничего, ничего, — не обижаясь, ответил географ, — зато и ваши ответы, сударь, не лишены были порой одного существенного недостатка. — Учитель многозначительно приподнял бровь. — Когда нетвердо знали урок, вы вдруг вспоминали, что приехали с Украины, и начинали ввертывать «нехай», «мабуть», рассчитывая на снисходительность.

Уличенный Павлик с комическим вздохом сожаления признался и в этом маневре.

Виктор Николаевич Веденкин извлек из полевой сумки тетрадь в слегка пожелтевшей обложке. Передавая Ковалеву, сказал:

— Это ваша работа по истории. Четыре года назад писали. Сохраните как документ роста…

Володя с любопытством стал перелистывать тетрадь.

— Неужели это я писал? — поражаясь, спрашивал он у Веденкина. — Да неужели я?

Ребята начали вспоминать, какими они приехали в училище, свой самый первый день, проведенный здесь.

Андрей явился в валенках, подшитых снизу красной резиной. У Павлика Снопкова на шее был длиннющий клетчатый шарф. Вася Лыков, милый Василек, как сел в час приезда в углу комнаты, на огромный «сидор» — мешок с домашними пирогами и семечками, так и не вставал весь день, воинственно озираясь, — не думает ли кто покуситься на его единоличное добро? Двое подрались из-за железной коробки.

Сейчас ребята вспоминают обо всем этом с внутренним недоумением: неужели еще сравнительно недавно они были такими?

— Это, детки, называется, — с комичной назидательностью воскликнул Павлик, — процессом очеловечения! — Правой рукой он обнял сидящего рядом Геннадия, прошептал на ухо: — Хорошо, что мы вместе едем… Хорошо, друг!

Стали вспоминать день приезда Сергея Павловича в училище, самое первое знакомство в классе.

— Вы нам обещали тогда: «Через три года снова соберемся и скажем: „Мы дружно жили и неплохо работали“». Так и получилось! — воскликнул Андрей.

— Помните, — спросил Володя у Боканова, — года два назад я был у вас дома, а вы задали вопрос: «Вы знаете, Владимир, отрицательные черты своего характера?» Я ответил: «Знаю». Вы на меня вопросительно посмотрели. «Неуравновешен, вспыльчив», — начал я перечислять. «Все?» — «Ну и… грубиян». — «То-то», — сказали вы, а глаза у вас смеются, будто говорят: «А все же я заставил назвать вещи своими именами».

Боканов не помнил такой беседы, — мало ли их у воспитателя, — но ему было очень приятно, что для Володи этот разговор не прошел бесследно. «Если бы я жизнь начинал опять, — подумал Боканов, — я бы опять стал учителем».

К нему подошел Семен.

— Разрешите обратиться, товарищ майор?

— Да? — удивился неуместной официальности Сергей Павлович.

Сохраняя невозмутимость, Семен протянул Боканову распечатанную пачку папирос:

— Прошу не отказать.

Вчера выпускников зачислили на курсантское довольствие и выдали по тридцать пачек папирос.

За все время «соглашения» никто ни разу не нарушил слова. Только под Первое мая Гербов подошел к Боканову с просьбой:

— Разрешите завтра побаловаться?

— Не разрешаю, — с улыбкой, но твердо сказал воспитатель.

Сегодня срок договора истек. Боканов взял папиросу у Семена, повертел в нерешительности.

— Давайте продлим наш договор, — предложил он.

— Да ведь выдают, — притворно сокрушаясь, вздохнул Гербов.

— А вы вместо них шоколад берите, — посоветовал Боканов. Семен на минуту заколебался.

— Эх, ладно! — решительно махнул он рукой. — Выкурим последнюю в жизни! Разрешите, товарищ генерал? — обратился он к Полуэктову и, получив разрешение, закурил с Сергеем Павловичем. Главное дело, конечно, было не в курении, а в мальчишеском желании открыто, при самом начальнике училища подымить.

— Ты знаешь, — тихо сказал Геннадий Снопкову, — у меня была возможность поступить в московское училище, но я отказался, — хочу быть вместе с нашими.

Разъезжались во все концы Советского Союза, но само собой получилось так, что уже сбивали группки по родам войск.

В пехотные училища отправлялись Ковалев, Пашков и еще двенадцать человек. Даже Гербов, изменив свои первоначальные планы, решил идти в пехоту, Савва Братушкин шел в артиллерию, Андрей — в авиацию. На плечах выпускников голубые, черные, красные погоны курсантов.

Из-за стола поднялся генерал.