Алые погоны

— Да как… — с напускной серьезностью сказал Павлик, — я как и многие. — Он остановился, сдвинул брови, наморщил лоб, и от этого сразу стал меньше, а лицо его приняло напряженно-озабоченное выражение:

— Товарищи! Нет слов, вопрос поставлен, так сказать, серьезно… О серьезности и важности постановки данного вопроса говорил, так сказать, и товарищ докладчик, и предыдущие ораторы. Правильно об этом говорили! Но поскольку я, так сказать, вышел на трибуну… мы должны рассматривать вопрос, так сказать, по нескольким линиям…

Прохожие, прислушиваясь, улыбались.

— …рассматривая одну сторону первой линии, мы должны, так сказать, прийти к первому выводу, что эта сторона важна, но и другая линия…

— Хватит, хватит, — тащил за рукав расходившегося Павлика Геннадий, — опоздаем!

Они пошли быстрее.

— Сергей Павлович, — пододвинулся к Боканову Володя. — Садовский подал заявление, хочет одиннадцатый съезд встретить комсомольцем. Я даю ему рекомендацию.

— И напрасно! — возразил Геннадий. — Рано.

Ковалев бросил на Гешу недовольный взгляд, но, вдруг поняв, что тот осуждает свое собственное прошлое, мягко сказал:

— Ты неправ. Как его командир, я вижу, насколько он изменился: сам вызвался помочь Анатолию Копаневу по строевой. А как хорошо выступил на вечере встречи с Васильевым. Недавно, Сергей Павлович, — пояснил он, — к нам в училище приходил почетный гость: старейший токарь сначала Путиловского, а потом Кировского завода. Огляделся: «Этот залец мне знаком, — говорит. — Владимир Ильич в Октябре 17-го года приказал нам выбить отсюда юнкерье». Так вот Олег очень хорошо тогда выступил. Да и с учебой у него гораздо лучше стало… Я благодарность ему объявил: он прекрасно выполнил второе упражнение из карабина…

— Володька, не задавайся, — добродушно произнес Семен, — что-то слишком часто ты вспоминаешь свое командирство.

— Да ну! — смутился Ковалев, но сам подумал: «А может быть, и правда?»

— Как командиры, — сказал Боканов, — вы, несомненно, правы, что опираетесь на коллектив, обращаетесь за помощью к старшим… Я приглядываюсь к вашему ротному командиру — вот вам лучший пример.

— У него есть чему поучиться! — подтвердил Гербов.

Он стал еще более широкоплечим, и, глядя на него, Боканов подумал: «Совсем мужчина».

— Майор Демин сдержанный, но отзывчивый… Краток… — продолжал Семен. — Слышишь, Павлик?

— Это верно! — воскликнул Снопков, делая вид, что не заметил намека. — Наш Александр Грозный службу знает безупречно!

— Знает! — с уважением подтвердил Гербов. — И требовательный!

— Вчера остановил меня, — смеясь, продолжал рассказывать Снопков: — «У вас слабо подтянут ремень». — «До отказа», — говорю. — «Вы любите оправдываться!» — «Никак нет!» — отвечаю, а он мне: «Вот, пожалуйста, и сейчас оправдываетесь».

Они вошли в здание филармонии и успели только снять шинели, как к Боканову подбежала раскрасневшаяся, сияющая Галинка.

— Сергей Павлович!

— Галенька, здравствуйте! Да какой же вы стали!

— Какой? — вспыхнула девушка.

— Совсем взрослой.

Юноши помогли Гале снять пальто, сдали его и шинели в гардероб и все вместе стали подниматься по лестнице.

— Ты часто здесь бываешь? — спросил Боканов Владимира.

— У меня абонемент. Правда, могу я его использовать только в субботу и воскресенье, да и то не всегда.

— В училище есть пианино?

— Даже у нас в батальоне. Иногда устанешь очень, подсядешь… и сразу легче. Чудесно Пушкин сказал:

…Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает,
Но и любовь — мелодия…

— Сергей Павлович, — шепотом, но так, что Володя слышал, проговорила Галинка, — наш общий знакомый пишет лирическую поэму «Внуки Суворова».

Володя осуждающе посмотрел на девушку.

— Сергею Павловичу можно! — тоном, не терпящим возражений, сказала Галинка.

Они вошли в колонный зал. Сверкали хрустальные люстры. Над оркестром возвышался орган с трубами, похожими на заостренные серебряные карандаши.

Застыл с приподнятой палочкой дирижер. Оркестр начал исполнять вторую симфонию Бородина.

— Стасов назвал ее «Богатырской», — прошептал Володя и надолго замер, устремив горящий взгляд вперед.

Звуки то порывистые, стремительные, полные бурных чувств, то нежные и страстные, заполнили, затопили зал.

Боканов прикрыл глаза.

Слышался бешеный бег коней, шум битвы и мелодичный звон гуслей на богатырском пиру, ликование народа. Потом вдруг разлился покой, чистый солнечный свет пронизал все, согрел, убаюкивая. Охватила какая-то особая задумчивость. Может быть, музыка прекрасна еще и тем, что, вызывая у каждого свое, особое чувство, она способна и сближать всех в едином трепетном переживании.

Оркестр смолк. Все аплодировали, а неистовей всех Галинка.

— А ты что же? — возмущенно спросила она у продолжающего сидеть словно в оцепенении Володи. — Прямо бесчувственный!

— Если мне что-нибудь очень нравится, я не могу аплодировать… Это разбивает внутреннее состояние, — признался Володя.

— А на меня музыка действует опьяняюще! — воскликнула Галинка. И действительно, щеки ее пылали, глаза струили беспокойный свет.