Алые погоны

Артем постарался отогнать эти томящие сердце воспоминания. С горечью подумал: «Здесь даже не знает никто, что у меня такой день. Дела никому нет. Ну и пусть…»

Его раздражало, что Авилкин свистит носом. Артем поднялся и вытащил у него из-под головы подушку. Павлик, не просыпаясь, почмокал губами, свернулся под одеялом калачиком.

«Спит!» — с озлоблением подумал Каменюка и запустил подушкой в голову Авилкина.

Тот сразу вскочил и сел на постели.

— Что? Что? — бормотал он, не размыкая век.

Звуки трубы окончательно разбудили его.

— Мне сон какой-то чудной снился, Авилкин потянулся и с подвыванием зевнул: — будто я головой боксирую… На голове бо-ольшая перчатка!

И в столовой Каменюку не оставляло мрачное настроение. Чай он пил без всякого удовольствия и ни с кем не разговаривал.

Завтрак подходил к концу, когда капитан Беседа, незадолго перед тем вышедший из-за стола, появился в дверях, торжественно неся высоко перед собой большое круглое блюдо. Все, кто был в столовой, с любопытством вытянули шеи, стараясь разглядеть, что лежит на блюде. Офицер медленно опустил и поставил блюдо перед Каменюкой.

На блюде лежал торт. По его белой, залитой сахаром поверхности красивыми буквами из шоколадного крема было написано одно слово: «Артему».

Старший повар училища Прокофий Спиридонович, в прошлом кондитер, тряхнул стариной, и торт удался на славу.

Артем даже привстал от неожиданности. Он не верил своим глазам. Он так растерялся, что не догадался поблагодарить капитана и только растроганно бормотал:

— Товарищ капитан… Ну, товарищ капитан…

— Желаю тебе, Артем, успеха в учебе, желаю стать комсомольцем! — воспитатель обнял Артема и поцеловал его.

Илюша Кошелев сиял так, словно это его поздравляли. Возвратившийся из госпиталя Голиков шепнул Дадико: «У нас мировой капитан!» А Павлик Авилкин подсчитывал в уме, сколько времени осталось до его дня рождения.

— Мамуашвили, дай нож! — громко сказал Артем, придя в себя от первого смущения, и решительно погрузил нож в торт. Двадцать три шеи, словно по команде, вытянулись в его сторону.

Торт был податлив, как сливочное масло. Артем разделил его на двадцать пять частей.

— Передавайте тарелки, — сказал он, не без некоторого сожаления поглядывая на исчезающие с блюда куски. Предпоследний, самый большой, на котором почти целиком сохранилась буква «А», он с грубоватой застенчивостью протянул Беседе.

— Спасибо, Артем! — Алексей Николаевич улыбнулся, блеснув ослепительно белыми зубами, и попросил пробегавшую мимо проворную маленькую официантку Нюсю, принести всем еще по стакану чаю.

— У нас, понимаете, праздничный завтрак! — пояснил он.

Нюся убежала с подносом на кухню. В классе, перед самым началом уроков, с легкой руки Илюши, подарившего Каменюке блокнот, начались подношения герою дня. Голиков подарил Артему альбом с портретами прославленных танкистов, Мамуашвили — открытку с надписью «Привет от суворовца». Даже Авилкин отломил половину чернильной резинки. Но и этим не были еще исчерпаны все сюрпризы, ожидавшие сегодня Артема.

Майор Веденкин, войдя в класс, поздравил Артема и вручил ему книгу «Робинзон Крузо». Нина Осиповна сказала, что сегодня предоставляет право самому Каменюке решать, отвечать ему или нет, она же вызывать его не будет.

Каменюка чувствовал необыкновенную легкость и, удивительное дело, непрерывно поднимал руку, так как опасность получить двойку отсутствовала.

День был субботний, банный. После уроков старшина, прежде чем выдать чистое постельное белье, приказал вынести матрацы во двор и хорошенько выколотить их.

Взвалив полосатые скатки на головы, ребята выбегали на задний двор и, звонко перекликаясь, устраивались кто как считал удобней: одни, повесив матрацы на невысокую решетчатую ограду, лупили их палкой, другие, взявшись по двое за концы, трясли матрацы.

Артем, прежде чем вытащить свой матрац во двор, спрятал лежавшую под ним дощечку с надписью, сделанной им самим зеленым карандашом: «Смелого пуля боится».

Кирюша Голиков отошел в сторону, держа в руках палку, похожую на хоккейную клюшку. С силой работая ею, он радовался, что свободно владеет правой рукой.

Из-под клюшки поднималась пыль, и Голиков удивлялся — откуда ее столько набралось. Удивляться, собственно, было нечему: в отсутствие Кирюши койка пустовала, и никому не пришло в голову выколачивать его матрац при общей уборке. Вата в одном углу сбилась, и Голиков начал расправлять ее. Неожиданно он прощупал рукой какой-то небольшой круглый предмет. Голиков засунул руку поглубже и чуть не закричал от изумления. Часы! Его часы… Он стал жадно рассматривать их, завел, и они, как ни в чем не бывало, начали свое чудесное «тик-так». Ах, осел, осел! Как же он мог забыть, что сам положил их в ту ночь под подушку, на матрац. Ну, конечно, в матраце дырка, и часы провалились в нее. Утром ему почему-то показалось, что он уснул с часами на руке, — и поднял крик! Теперь, после первой минуты ошеломляющей радости, стыд взял верх над ней, и Кирюша не сразу решился объявить о находке. Наконец, он крикнул:

— Ребята, я свои часы нашел!

— Где?

— Покажи!

— Идут?