Алые росы

— Давно бы, милая. Вот и чудесно. — Клавдия Петровна обняла Ксюшу, крепко-крепко поцеловала ее в лоб, в щеку, в губы. Перекрестила трижды и снова поцеловала, смахнула слезу со щеки. — То-то смотрю синяки у тебя под глазами. Боря, Боренька, иди сюда… Да нет, мы к себе пройдем… Приодеться бы, Ксюшенька, надо… все у нас по-домашнему, по-простому. Я же дочку свою любимую за сына выдаю. А все же лучше оденься. Боря, оденься и ты… Сегодня у нас, Боренька, праздник. Сейчас я галстук тебе принесу, рубашечку чистую. Надень новые брюки.

— Надену. Мамочка, где мои запонки с ляпис-лазурью?.. И носки в синюю клеточку? — Борис Лукич догадался, по какому поводу торжество, и сильно разволновался. В сорок лет жениховствовать труднее, чем в восемнадцать. Через дверь было слышно, как он кряхтел, ища под кроватью ботинки, как взволнованно говорил себе что-то. Не то ободрял себя, не то порицал.

Клавдия Петровна заставила Ксюшу надеть новое платье. Достала из комода кулон с большим аметистом в серебряной филигранной оправе. Надела его на Ксюшу и заохала от восторга. Аметист среди крупных ромашек на платье выглядел пчелкой, спускавшейся на цветок и удивительно шел к смуглому лицу Ксюши. Глянула она в зеркало на себя и замерла от восторга. Аметист лег чуть вбок, надо б поправить, но страшно тронуть его. Ксюша никогда не предполагала, что на свете есть такие чудесные вещи. А Клавдия Петровна достала из заветной шкатулки серьги с жемчугами. Приложила их к Ксюшиным смуглым щекам, и та сама себя не узнала.

— Вот же беда, уши у тебя не проколоты.

— Я их сейчас проколю.

— Не дури. Надо чтоб уши зажили, а то разболятся. Надень-ка браслет.

Камни в нем, конечно, поддельные, но какое Ксюше до этого дело. Она ничего не знает о поддельных камнях, а огромный граненый кусок зеленого стекла красив, даже дух замирает.

Махонькая, сухонькая Клавдия Петровна положила голову на плечо рослой Ксюши, вспомнила себя в этом же возрасте, в этом же самом браслете, доставшемся ей от матери, и заплакала.

— Доченька, я ведь тоже красивой была. Я все тебе отдаю, и самое дорогое, что есть у меня, — Бореньку отдаю. Люби его, Ксюша. Он ведь как маленький у меня, ни белья себе не найдет, ни рубашки. Все надо ему приготовить. Живите, родные мои, в миру да согласии.

Слезы текли по дряблым щекам Клавдии Петровны и падали на Ксюшино платье вокруг аметиста.

Ксюша смотрела в зеркало на себя и дивилась. Чуть рукой повернет — и засверкает зеленый камень на широком браслете, плечами поведет, поглубже вздохнет — аметист засверкает.

— Матушка, — Ксюша впервые назвала так Клавдию Петровну, — чем я вам отплачу за вашу любовь, доброту?

— Внучка скорее роди. Я бы покачала его. Боренька подтрунивает надо мной, а я сплю и во сне вижу внучка… Лежит он в колыбельке, ручонками машет, глаза огромные, как у Бореньки. Гулькает… — Набросила на Ксюшины плечи шаль крученого шелка натурального цвета, погладила плечи. — Особенно от тебя внучка хочу. Ты такая красивая.

Сказав, «согласна», Ксюша сразу хотела сказать и о ребенке, да Клавдия Петровна засуетилась, вытащила свои украшения. Надо сказать.

— Матушка, — дыханье перехватило. Сказала чуть слышно, но взора не отвела. Наоборот, в упор смотрела в лицо Клавдии Петровны, и, найдя ее руку, крепко сжала холодные пальцы старушки. — Матушка, у меня… уже есть ребенок… под сердцем сейчас… от Сысоя…

Возбужденная сватовством, Клавдия Петровна приняла слова Ксюши за неуместную шутку. Посуровев чуть, толкнула Ксюшу в плечо:

— Так, дочка, не надо шутить. — Но пристальней посмотрев в лицо Ксюши, ахнула, села — Ты, может, ошиблась?

— Вот он, — приложила руку под вздох, — толкается, как нарочно.

Клубами мчались бессвязные мысли испуганной матери. Как же чужого внука качать?.. Сразу же после свадьбы родит… соседи догадаются, что ребенок чужой… засмеют… а Боренька на виду…»

Состарилась сразу.

— Ксюшенька, милая ты моя, почему хорошим людям на свете нет счастья? Ну, почему? Чем мы бога прогневали?

Постучав, в комнату медленно, церемонно вошел Борис Лукич. Он в новом, с искрой, сером костюме, в блестящих ботинках, сине-палевый галстук — гордость Бориса Лукича — с золотистыми переливами, Как голубиная шейка. Шаркнув ногой, Борис Лукич взял Ксюшину руку, согнулся в поклоне и прижался губами к пальцам невесты. Руку целуют у барина, у священника. Ксюша чуть вскрикнула, резко отдернула руку. И тогда Борис Лукич увидел испуг на лице у невесты. Оглянувшись, увидел широко открытые, полные горя глаза матери.

— Что тут случилось? Ты заболела, мама?

— Помоги мне, Боренька, встать… и пойдем, Христа ради, в твою комнату.

Ксюша осталась одна перед зеркалом в комнате Клавдии Петровны. На ней платье с большими ромашками, на груди золотистой пчелкой горит аметист, на руке браслет с зеленым искусственном камнем, на плечи наброшена дорогая китайская шаль из крученого белого шелка. На лице застыла растерянность.

9.