Алые росы

«Рыбаки, конечно, тоже неправы, но нельзя же сейчас арестовать человека без суда, без следствия, как во времена опричнины», — подумал Борис Лукич, но промолчал, подчиняясь дисциплине. Впереди главная цель — добиться изгнания Сысоя из партии, через печать осрамить Устина с Сысоем, а после можно будет снова вернуться к поповскому делу. Помолчав, собравшись с мыслями, сказал:

— У меня к вам очень серьезное дело.

— Подожди, я еще не закончил. Ты легкомысленно приютил у себя какую-то девку. Евгения Грюн мне показала твое письмо. Опять суешься в чужие дела?

Тут уж Борис Лукич не выдержал. Забарабанив пальмами по столу, он, прервав председателя, начал рассказывать все, что знал об Устине, о Ксюше, Сысое.

— …Он подлый насильник, мерзавец. Бороться за свободу может лишь имеющий чистые руки…. — горячился Борис Лукич.

— Перестань тараторить, — прикрикнул председатель. — Я знаю лучше тебя, что Устин и Сысой мерзавцы червонной пробы. Ты и десятой доли не знаешь про их махинации.

Борис Лукич доволен: попал в унисон. Цель близка.

— Но Устин в Рогачево влиятельный человек, а Сысой… Он сейчас нужен партии, как воздух. А ты перед выборами хочешь устроить скандал и дискредитировать партию?

— Товарищ председатель, это Сысой дискредитирует партию.

— Повторяю, Сысой нам нужен. Он стоит десяти обычных, — председатель посмотрел в упор на Бориса Лукича, — даже активных членов нашей партии. Уяснил?!

…На улицу Борис Лукич вышел совершенно обескураженный.

Что же такое тогда справедливость, честность, свобода, человеческое достоинство? Что такое достоинство партии, о котором так много говорили в тюрьме?

Звуки знакомой песни оборвали тяжелые думы.

Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут…
Песня крепла, звучала все громче.
В бой роковой мы вступили с врагами.

В глубине улицы показались знамена, колонны людей.

«Долой Временное правительство!», «Долой министров-капиталистов!» — прочел Борис Лукич на плакатах. Он знал, что Временное правительство состоит главным образом из капиталистов, и эсеры сотрудничают с ними, но впервые это возмутило его. Он заставлял себя поверить в необходимость такого сотрудничества, но не мог.

…Мы поднимаем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело…

Демонстранты проходили мимо, и песня звучала рядом. Борис Лукич вспомнил, как пел эту самую песню под ненавидящими взглядами городовых и обывателей. Пел, торжествуя от дерзости. А сейчас народ шел мимо, а он стоял на мостовой, с потертым портфельчиком подмышкой, и противоречивые чувства обуревали его. Было радостно, что народ идет с красными флагами и поет запрещенную «Варшавянку», за которую недавно казаки пороли нагайками. Но народ идет мимо него. И против него. Да, против. Они несут плакат «Долой Временное правительство!», а оно эсеровское, значит, и его, Бориса Лукича. Значит, это «долой» относится и к нему? Это его народ стал считать за врага!

— Чушь какая, — тряхнул головой Борис, Лукич.

Демонстрация проходила. Как всегда, по тротуару ее сопровождала толпа ребятишек, и среди них шел прокурор. Он с нескрываемым любопытством осматривал демонстрантов, прислушивался к их словам, казалось, пытался запомнить их лица. Борису Лукичу не хотелось встречаться с ним, и он повернул в переулок, но прокурор уже увидел его, приветливо заулыбался и, подойдя, взял под руку.

— Наблюдаем? Когда-то ходили так сами?

— Ходил. А сегодня думаю о законах и судьбах нашей революционной народной республики, где поп без суда лишает свободы крестьянина, где человека можно продать, как вещь…

— О какой республике вы говорите, дорогой мой Борис Лукич? — искренне удивился прокурор. — Кто объявлял республику? Не Шульгин ли — яростный монархист, принимавший отречение от Николая Второго? Не председатель ли Государственной думы Родзянко — монархист до мозга костей, не председатель ли совета министров князь Львов, монархист хлеще Родзянки? Подумайте сами, дорогой, Временное правительство на сегодня, конец июня 1917 года, после майского колебания, состоит из четырнадцати человек, в числе которых восемь монархистов, которые спят и видят восшествие на престол нового императора. Республику никто не объявлял, дорогой мой Борис Лукич. У нас продолжает существовать Российская империя, пока что без императора. А вы, дорогой, про какую-то Рогачеву толкуете. Идемте лучше обедать, и я познакомлю вас с моей милой и остроумной сестренкой.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1.

Уезжая из города, Борне Лукич долго ругался и был настроен чрезвычайно воинственно.

— Дожили! Крестьян лишает свободы какой-то поп, а министр-эсер предлагает наказать этих самых крестьян. Во всем многотомье законов Российской, тьфу ты, империи, нет ни единого слова в защиту Ксюши. На кой черт тогда мы делали, революцию?

И тут Борис Лукич встал в тупик.