Алые сердца. По тонкому льду

– Вчера вечером мне не стоило соглашаться никуда идти с братьями Хунли и Хунчжоу! Даже представить трудно, что чувствовал царственный дядюшка, глядя на меня в таком виде.

– Глядя на гэгэ, Его Величество силился улыбнуться, хотя на душе у него было так же скверно. Лучше уж пусть один из вас плачет, чем оба будут вынуждены молча терпеть, – заметила Цяохуэй.

Чэнхуань молчала. Спрятав лицо на груди служанки, она глубоко задумалась.

– Прибыв в степи, вы, гэгэ, поймете, скольких усилий стоило вашему отцу и Его Величеству устроить этот брак, – улыбнулась Цяохуэй.

– Тетушка любила те земли, верно? – спросила Чэнхуань.

Цяохуэй помрачнела.

– Ваша покорная служанка не знает: она прислуживала второй барышне Малтай совсем недолго. Порой ее было очень сложно понять, а порой – слишком легко. На самом деле я не очень-то знала, что занимало ее мысли, но она совершенно точно надеялась, что вы покинете Запретный город.

Чэнхуань поигрывала зажатой в руке нефритовой подвеской. Все три человека, которые любили ее больше всего на свете, избрали для нее этот путь. Возможно, ей следует поменять свое отношение к этой свадьбе и с нетерпением ожидать, когда же она прибудет в Монголию. Вот только царственный дядюшка… Кого назвать он может другом в залах этих? Кто сможет понять его хотя бы немного?

– Гэгэ, вчера Его Величество вызвал меня к себе и велел передать вам, чтобы вы не беспокоились за него, – словно прочитав ее мысли, проговорила Цяохуэй. – «Ты должна хорошо прожить свою жизнь. Это и будет наивысшим проявлением твоей дочерней почтительности».

Чэнхуань вновь захотелось плакать, но она усилием воли сдержала слезы.

С этого момента она больше не «живет с родителями, даря им радость», она больше не та капризная, избалованная девчонка. Теперь она – принцесса Великой Цин, супруга молодого монгольского господина.

Разве возможно вернуть былое?

В ночь двадцать третьего дня восьмого месяца тринадцатого года эры Юнчжэна я очень плохо спал.

Снаружи ярился ветер. Его вой напомнил мне вой степных ветров, и на миг мне показалось, будто я вернулся в северо-западные земли. Услышав лошадиное ржание, я окончательно проснулся, но рядом не было никакого коня – лишь грустный вой ветра, обдувавшего павильон Шоухуандянь, в котором меня заточили.

Встав с постели, я набросил на плечи халат и потянулся к стоящей на столе бутылке вина.

В четвертом году эры Юнчжэна меня лишили титула и поместили под стражу в павильон Шоухуандянь, что в Цзиншане. Уже девять лет и три месяца не видел лошади, да и незачем она мне здесь. За время, достаточное, чтобы сгорела палочка благовоний, медленным шагом обошел павильон по кругу. В юности за это же время я мог успеть объехать верхом вражеский лагерь и вернуться с парой срубленных голов.

В те времена я мог выбирать себе коня из лучших скакунов Поднебесной и даже не представлял, что наступит день, когда смогу увидеть лошадей лишь во сне. Если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что буду заточен в маленьком квадратном павильоне на десять лет, я бы презрительно рассмеялся ему в лицо. То, что, как казалось в молодости, никогда с нами не случится, все же случается, и мы теряем то, что в юные годы казалось невозможным потерять.

Я выживал в этом крошечном квадратном павильоне лишь благодаря воспоминаниям, в которых мои движения все еще были порывисты, а душа полна гордости и отваги.

Говорят, из-за того, что первого брата держали в заточении чересчур долго, он начал бредить. Не знаю, не сошел ли я сам с ума за десять лет, что провел здесь.

Светало. Я упражнялся в фехтовании, держа в руке ветку вместо меча. Когда стражники привели меня, связанного, в павильон Шоухуандянь, я в ярости выломал двери и закричал, что убью четвертого. С тех пор я мог использовать в качестве тренировочного оружия лишь ветки.

Снаружи за мной с беспокойством наблюдал евнух. Громко смеясь, я размахивал веткой и напевал:

– «В те годы, когда он командовал сильным, могучим отрядом, они одним ударом расправлялись с полчищами северных варваров, подобно тигру, что хватает добычу и пожирает за один присест. Лю-Сунский император Вэньди отправил войска на север, собираясь совершить бессмертный подвиг и покрыть себя вековой славой, но был вынужден спасаться бегством. С тех пор прошло сорок три года, и я гляжу на северный берег Янцзы, вспоминая пожирающий Янчжоу пожар войны…»[136]

Давай, беги и донеси старине четвертому, что я еще жив и полон сил, что я по-прежнему уношусь мыслями туда, где мои сильные, могучие отряды верхом на ретивых скакунах проносятся по полю боя.

Ко мне со спины подошел пожилой евнух, но я не обратил на него внимания и продолжил петь, помахивая веткой в такт:

– «Словно в бреду, подношу лампу к фамильному мечу, и кажется, что я вновь вернулся туда, где меж военных шатров не умолкает пение рога. Солдатам раздают вино и угощение, а бравая незатихающая музыка поднимает им боевой дух. То был осенний смотр войск прямо на поле брани…»[137]