Алый Завет

Непринужденно беседуя словно добрые соседи, мы дошли до хорошо знакомой пыточной камеры, где мне ежедневно пытались развязать язык. Сопровождающий усадил меня за перепачканный бурыми потеками стол, зафиксировал мои руки в специальных зажимах и накинул на лоб стальной обруч, который удерживал мою голову в одном положении. Принявшись раскладывать передо мной устрашающего вида приспособления, палач снова разоткровенничался.

— Ты знаешь, многие начинают говорить уже на этом моменте, — негромко поведал он, — когда только видят мои инструменты. Я от тебя подобного даже не жду, но для меня это что-то вроде ритуала…

— Согласен, выглядят твои штуковины жутко, — признался я. — А вот эти щипцы для чего? Ломать пальцы?

— Нет, Данмар, для таких целей у меня есть вот такие тиски, — Хусин продемонстрировал мне прибор с рычагом, напоминающий орехокол. — А этими я обычно срываю ногти. Хочешь сегодня попробовать их?

— Ох, ты всегда такой вежливый, — притворно засмущался я, — ну как же я могу тебе отказать?

— Ну, как скажешь… Ну тогда что, приступаем?

За минувшие дни с момента моего пленения, я подвергался всем мыслимым и немыслимым истязаниям. Трудолюбивый палач сломал мне локти еще в самый первый день. На вторые сутки он в мясо изодрал мне спину маленькими кривыми граблями, которые ласково величал кошачьей лапкой. В следующий день он мазал незажившие воспаленные раны какими-то едкими маслами, которые жгли настолько нещадно, что глаза натурально вылезали из орбит. Потом он пробовал надевать мне на стопы металлические ботинки с отверстиями, в которые вкручивались шипы разной длины. Правда потом, глядя на мое безмятежное лицо, сам признал, что этого недостаточно. Для следующей нашей приватной беседы он выбрал старую добрую дыбу. Ну а поскольку я расслабленно лежал на ней, словно на мягком ложе, Хусин ненароком переусердствовал и не просто порвал мои связки, но еще и выдернул оба плечевых сустава. С тех самых пор мои руки висели безжизненными плетьми, поднять которые я не был в состоянии даже на расстояние волоска. Смешно сказать, но мучитель долго извинялся передо мной и каялся, что из-за отсутствия реакции на боль, он не совсем понимал, когда следует остановить рычаг.

Сколько раз за эти бесконечные дни я посидел на всяких шипастых креслах, сколько раз раскаленный металл касался моей плоти, сколько провисел вздернутым на крюках, я не могу и сосчитать. Вода, огонь, железо, жгучие притирки и кислоты, кривые спицы, кнуты, лезвия и клещи… Все это я испытал на себе, и к концу первой седмицы на моем теле попросту не оставалось живого места, где мог бы поработать палач. А потому Хусину пришлось делать небольшой перерыв и докладывать императору о том, что я рискую ускользнуть от него за грань, так ничего и не рассказав.

Иилий тогда поступил вполне великодушно. Он прислал нескольких целителей, временно сняв свой же запрет, чтобы те подлатали мои раны. А затем дал наказ своему заплечных дел мастеру, чтобы обращался со мной осторожнее, дабы подобных простоев больше не случалось.

И после той небольшой передышки все началось по новой и уже не прекращалось. Плоть стонала и плакала, но я стальной волей держал ее в узде, не позволяя показывать, насколько она слаба на самом деле. Множество раз во время экзекуций я отключался, падая в недра своей души, и подолгу валялся на выжженной поляне рядом с проросшим там прекрасным цветочком.

Я рассказывал Линнее множество историй, в том числе и из моей прошлой жизни, либо же расспрашивал ее саму, любуясь маленькими желтыми лепестками. Иногда мне даже начинало казаться, что ей до тошноты надоела моя болтливость, и она сворачивала свой крохотный бутон, словно желала спастись от моего бесконечного словоблудия. Глупо, конечно, было олицетворять отпечаток, оставленный девушкой в моей душе с ней самой. Но мне нравилось думать, будто она слышит меня. И в такие моменты, чтобы не утомлять ее, я отходил к полыхающей яме своей Искры и пытался вытерпеть рвущийся из нее жар пламени. Однако когда мне казалось, что вот-вот я уже смогу принять его обжигающие объятья и шагнуть на следующую ступень, став Грандмастером, неугомонный Хусин приводил меня в чувство. И затем все повторялось. Снова и снова, и снова.

Каждым новым утром я просыпался с мыслью, что ничего нового прислужник императора уже не выдумает, и что скоро он в своих изысканиях пойдет по второму кругу. Но тот владел поистине безграничным воображением и крайне богатым опытом. Пока что в демонстрации своих специфических умений он еще ни разу ни в чем не повторился. Хотя, мне было слишком очевидно, что отсутствие результатов его сильно тревожит. Но все равно местный дознаватель оставался со мной вежлив и учтив, да еще нередко в открытую выражал сочувствие.