Алжирские тайны

Я был в бреду, теперь это понятно. Неприятно сознавать, насколько нехватка воды и избыток солнца могут изменить образ мыслей. Оказывается, достичь высшей степени психопатического бреда проще простого. Разобраться в этой проблеме нелегко, ведь революционеру наверняка необходима жажда мести, смерти, убийства, пыток и деспотизма. Необходима, пожалуй, даже мания величия. Рассматривая эту проблему беспристрастно, я с удовольствием признаю, что лишь объективная роль революционера в историческом процессе отличает его поступки от поступков психопата. Однако различие существует, и оно является решающим.

Через час на гребне дюны появляется араб. Еще через несколько минут позади него возникают другие. Я лежу у подножия дюны и удивляюсь, зачем они поднялись на ее вершину. Потом они принимаются боком шагать и скользить вниз, осторожно, словно крабы, приближаясь ко мне. Лишь тогда, когда их главный оказывается прямо надо мной, я понимаю, что это Хамид.

Он говорит:

— Мир тебе. Мы были в Форт-Тибериасе. То, что мы там нашли, нам не понравилось. Сказать тебе, что мы там нашли? Мы нашли тело аль-Хади без савана, зарытое, как отбросы, в неприметной яме рядом с фортом. Почему ты не сказал, что ты друг аль-Хади?

Я лежу и молча смотрю на него. Во всем этом есть нечто, лишенное всякого смысла. Ну да, разве могли они за это время добраться до Форт-Тибериаса и вернуться обратно? А может, я шел по пустыне дольше, чем думаю? Или шел кругами? Кто сказал им, что я друг аль-Хади? Как бы то ни было, сказать я ничего не могу. Я не в силах говорить.

— Мы отвезем тебя к феллахам, и ты поможешь нам отомстить убийцам аль-Хади. Но это опасно. У тебя есть оружие?

Отвечать не обязательно, поскольку Хамид опускается надо мной на колени и вынимает «ТТ» из кобуры. Он рассматривает оружие со всех сторон, похоже, восхищаясь тем, как искусно оно сделано. Потом, явно довольный, целится мне в ноги, и раздается оглушительный выстрел.

Глава десятая

— Тише! Детей разбудите. — Сквозь мучительную боль я слышу этот голос. Потом боль проходит.

Открывая глаза, я вижу только белый потолок, но каждый раз я крепко-накрепко зажмуриваюсь от боли, которая набирает силу, когда кончается действие содержимого шприца. Однако следующий укол вновь дает мне возможность плыть по течению, и я могу спокойно вспоминать о боли, которую испытывал, когда от ноги отдирали окровавленную штанину, а это сродни размышлениям о собственном распятии на кресте. Уголком глаза я замечаю на своей руке две маленькие, похожие на черных бабочек, ладони, пытающиеся чуть-чуть сдвинуть руку в поисках новой вены для укола.

Открыв глаза в очередной раз, я вдруг вижу перед собой лицо. Лицо пленительное — пленительное, потому что хорошо знакомое. Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить, но уплываю дальше.

Боже, что за детский бред был у меня в пустыне! Конечно же, я бредил даже тогда, когда считал, что мыслю ясно. Но меня тревожит то, что мой рассудок способен на такие юношеские фантазии о всемогуществе. Должно быть, я уже не один день болтаю без умолку. Кажется, я в военном госпитале. А вдруг сестра, увидев, что я прихожу в себя, отправит меня на пытки? Лучше не открывать глаза. И все же я украдкой смотрю вверх сквозь полуприкрытые веки.

Ангел-хранитель вновь парит надо мной, вооруженный священным шприцем. Это смуглая женщина с большими карими глазами и сверкающими зубами. И тут я без труда вспоминаю, где видел это лицо раньше. Это было пять недель назад, во время моей последней встречи с аль-Хади, перед его отправкой с последним заданием в Алжир и арестом. Я предупредил аль-Хади, что за ним следят. О том, что слежка установлена по моему приказу, я умолчал. Бросить эту кость французской военной разведке решил я, но все происходило с одобрения Тугрила, который курирует мои операции от лица командной ячейки столичного ФНО. Ответное донесение гласило: «Революционная тройка пассажиров не берет». По-моему, Тугрил жертвует людьми просто из любви к искусству. Что касается меня, то я нуждался в небольшом успехе, дабы в очередной раз порадовать моих хозяев из военной разведки. Пожертвовать аль-Хади было объективно необходимо.

Мы встретились в Лагуате. Аль-Хади бен-Шайхун на свой весьма скромный лад был так же многогранен в своих предприятиях, как Морис де Серкисян. Мы встретились в его «отеле». На самом деле это были меблирашки, почти бордель, где жили танцовщицы из сети ночных заведений, когда в других подобных гостиницах не было мест. Женщины, работавшие в ночных заведениях, приезжали в такие города, как Бу-Саада и Лагуат, с юга. Они приезжали, чтобы танцами на публике и проституцией заработать себе приданое. Потом они возвращались в свои племена, надев на себя приданое в виде драгоценностей и продырявленных монет.