Амалия. Книги 12-21

– Если и так, мне ничего об этом не известно, – с достоинством откликнулся маркиз.

– Кто, по-вашему, мог убить графа Ковалевского?

Задавая вопрос, Амалия не сомневалась в том, какой последует ответ, и маркиз вполне оправдал ее ожидания.

– Я полагаю, дело полиции разобраться в преступлении.

– И все же? Наверняка ведь у вас есть какие-то собственные соображения?

– Да, конечно. Но я предпочитаю не высказывать их, не имея никаких доказательств. А теперь простите, госпожа баронесса, у меня дела.

Выходя от Монкура, Амалия испытала соблазн заглянуть в особняк графа, расположенный по соседству, но перед ним по-прежнему стояли несколько зевак, и какой-то фотограф, полыхая магнием, делал снимки. «Еще не хватало матери главного подозреваемого попасться в объектив», – невесело подумала Амалия. И, опустив на лицо вуаль, велела Антуану везти себя к промышленнику Фуре.

Глава 9 Тень стрекозы

Господин Фуре поднялся из-за заваленного бумагами стола навстречу гостье и, окинув ту внимательным взглядом, учтиво поцеловал ей руку. Едва увидев лицо почтенного буржуа, баронесса подумала: «О, да вас не проведешь, сударь…»

Из-под лохматых бровей на нее смотрели маленькие, но очень цепкие глаза; объемистое брюшко наводило на мысль о добродушном и сытом господине, а короткие толстые пальцы словно заблаговременно были созданы всеведущей природой, чтобы удобнее было пересчитывать бумажные деньги. Таким образом, у месье Фуре имелось три ипостаси: одна – наблюдатель, примечающий все на свете, другая – благодушный гурман и третья – финансист. В данную минуту Амалию больше всего интересовала первая.

– Автомобильный клуб? Чепуха, хотя повар там отменный. В автомобилях любой шофер разбирается куда лучше всех членов клуба, вместе взятых… Что? Ссора? Конечно, я там был, хоть и мало что понял. Были произнесены какие-то слова, после которых ваш сын взвился, как ужаленный. Я разобрал только слово «дуэль». Глупость несусветная, по моему мнению. Простите меня, но если бы ваш сын – или кто-то другой, неважно – просто надавал графу по физиономии за его выходку, этак, знаете ли, по-простонародному, тот бы сразу же присмирел. Когда человеку все сходит с рук, он наглеет.

– Скажите, месье, а какого вы вообще мнения о графе Ковалевском?

Фуре метнул на посетительницу хмурый взгляд.

– Вы действительно хотите это знать?

– Да. Вы производите впечатление чрезвычайно опытного человека, которого не проведешь.

Амалия произнесла ровно то, что думала, однако делец воспринял ее слова как попытку тонко польстить – и расплылся в обаятельной улыбке, совершенно неожиданной у человека такого склада.

– О! Ну, если вас интересует мое мнение, сударыня, то вот оно: вашей стране не миновать революции.

– Простите? – переспросила озадаченная Амалия.

– История, сударыня, история! Мы своим Ковалевским отрубили головы в 1789-м, а ваши до сих пор ведут себя так, словно им ничто не угрожает, да и угрожать не может. – Фуре вздохнул. – Вы спросили меня, что я думаю о графе. Лично я удивлен, что этот месье еще так долго пробегал. Он уже давно должен был получить свое.

– Граф был настолько неприятной личностью?

– Дело не в том, приятен человек или неприятен, а в его душевном содержании, – веско заявил финансист, наслаждаясь каждым словом.

Судя по всему, в обычной жизни мужчине нечасто доводилось поговорить на подобные темы, а когда к нему явилась баронесса Корф, он инстинктивно почувствовал, что может беседовать с ней о том, о чем не стал бы распространяться с другими.

– Важно, что у человека внутри, понимаете? Манеры, титулы – вздор, чепуха. А внутри у графа была большая гниль. Когда мужчина, посмеиваясь, рассказывает, как из-за него порывалась отравиться некая женщина, и все вокруг слушают с почтительным видом – это симптом. Он обыгрывает дурачка, которому явно нечем платить проигрыш, и когда тот порывается уйти, раз за разом возвращает его на место, не силой, заметьте, а разными замечаньицами, как бы снисходительными, да с ехидной улыбочкой – это еще один симптом. Если человек в холодный день открывает окно возле своего брата, у которого последняя стадия чахотки, и заботливо спрашивает, не дует ли ему, – это такой симптом, что дальше некуда. Можете мне поверить, я долго наблюдал за графом. Он принадлежал к породе людей, уверенных, что им все можно, потому что никто не осмеливался поставить их на место. И ведь нельзя сказать, что месье Ковалевский был как-то особенно жесток – нет, ничего подобного. Граф был всего лишь мелкий, гнусный пакостник, которому нравилось испытывать свою власть над людьми, и при этом мог очень умно рассуждать о свободе, подоходном налоге и о том, как прелестно танцует мадемуазель Павлова. В нем было что-то от маленькой собачки. Знаете, такое вроде милое существо, так и подмывает его погладить… И вот вы гладите, песик виляет хвостом, вы улыбаетесь, весь расчувствовавшись, и вдруг видите, что симпатяга норовит исподтишка тяпнуть вас за палец. Только вот граф не был маленькой собачкой и кусал порой больно.