Амазонка пустыни

Иван Павлович уютно протянулся на лонгшезе и ус-тремил взгляд в Текесскую долину. Глазами мечты он видел то, чего не было, он бродил в густом кустарнике и камышах реки, он вспугивал стайки золотистых фаза-нов, сгонял уток и диких гусей. Мысль его устремлялась в пестрое Аксу, таинственный подземный Турфан, где люди, чтобы спастись от жары, устроили город под зем-лей, ему чудилось, что он видит за снеговой полосой Ала-тауских гор еще более высокую, сверкающую ледниками цепь Гималаев и Индию…

Внизу дунгане прогнали стадо баранов и коз, и блея-ние овец, крики дунган и лай собак, отчетливо слышные наверху, стихли и замерли, и вечерняя торжественная ти-шина вместе с надвигающимся холодом от морозного ды-хания ледников начала охватывать Кольджатский пост.

Вдруг чуткое, охотничье ухо Ивана Павловича уло-вило по ту сторону веранды на Джаркентской дороге по-громыхивание военной двуколки и топот конских ног. Было слышно, как маленькие камушки обрывались и ка-тились вниз с узкой дороги, как скрипели они под подко-вами и шелестели под ободом колеса.

Никто не должен был приехать теперь на Кольджат-ский пост. Командир бригады был на нем всего неделю тому назад и проехал в Джаркент, где теперь разгар весен-них смотров и скачек. Командир полка устраивал лагерь на Тышкане. Никакой смены или пополнения казакам быть не должно, продукты для довольствия людей до-ставлены подрядчиком-таранчинцем всего вчера, почта ходит без двуколки, на вьюке, раз в две недели, и раньше конца будущей недели ей незачем прийти. Охотникам теперь не время приезжать, да и путь идет прямо к Хан-Тенгри, минуя никому не нужный Кольджат.

Но слух не обманывал. И двуколка грохотала колеса-ми, и топотали мерной ходою подымавшиеся в гору лошади.

Иван Павлович взял бинокль и перешел на западную сторону веранды.

Красное солнце спускалось за отроги Алатауских гор. Изъеденные временем и волнами потопа, покрывав-шими когда-то всю эту долину, скалы торчали здесь, вылепленные из мягкого мергеля, наслоившегося пластами темно-красного и серого цвета, то мягкими очертаниями холмов, то причудливыми пиками. Края их были точно окованы пылающей на солнце красной медью, тогда как сами горы тонули в фиолетовой мгле долины и казались изваянными из прозрачного аметиста.

Ближе виден был бесконечный скат Алатауских гор, покрытый каменными глыбами, Бог весть когда свалив-шимися с гор или принесенными сюда могучими ледника-ми и казавшимися отсюда, с этой высоты, маленькими черными камушками. Между ними от реки Или вилась дорога, которую можно было определить по поднявшей-ся, да так и застывшей в неподвижном вечернем воздухе золотой пыли, которая стояла змеей по всему длинному скату, насколько хватал глаз.

К самому посту, то, скрываясь за скалами или в глу-бокой расселине горного ущелья, то, появляясь на малень-ком хребтике или горном плато, приближались три всад-ника и за ними тяжело нагруженная двуколка, запряжен-ная парой лошадей. Простым глазом было видно, что два всадника — казаки, а третий был одет в бледно-серый ка-закин или черкеску и серую папаху…

Иван Павлович приставил к глазам бинокль и чуть не уронил его от удивления и от… негодования, потому что к Кольджату, несомненно, подъезжала женщина, и при-том женщина европейского происхождения.

А значит… Значит, на некоторое время, Бог даст, ко-нечно, недолгое, ему придется возиться, угощать, устраи-вать, заботиться именно о том существе, которое он мень-ше всего хотел бы видеть у себя на одинокой квартире.

Он снова поднес бинокль к глазам. Да, это была жен-щина. Хотя какая-то странная женщина, похожая на маль-чика, на юношу в своем длинном сером армячке, с вин-товкой за плечами, патронташем на поясе, большим но-жом и в высоких, желтой кожи, сапогах.

Он не тронулся с места, не кликнул Запевалова, что-бы приказать ему согреть воду для чая и приготовить ужин. Слишком велико было его негодование и огорче-ние, и он так и остался стоять на веранде, пока к ней не приблизились вплотную приезжие и молодая женщина легким движением не сошла с лошади.

II

— Вы Токарев, Иван Павлович, — сказала она, и ее мяг-кий голос прозвучал в редком горном воздухе, как музыка.

Была она красива? Иван Павлович не думал об этом. Он ненавидел в эту минуту ее, врывавшуюся в его жизнь и нарушавшую размеренное течение дня холостяка, установившего свои привычки. И перед казаками появление молодой девушки на одиноком посту являлось неудоб-ным и как будто стыдным.