АМБИГВЫ. Трудности к Фоме (Ambigua ad Thomam), Трудности к Иоанну (Ambigua ad Iohannem)

В завершении amb. 4 прп. Максим дает свою интерпретацию словам свт. Григория о том, что Христос «подвергнул испытанию наше послушание» «в страдании». Это «испытание» прп. Максим понимает не только в смысле претерпевания страданий ради нашего спасения, но и в смысле «опытного познания» Воплотившимся Богом, «что с нас взыскивать, а что извинять».[136] Впрочем, эта мысль тоже принадлежит свт. Григорию, который видит в этом «испытании» Христом на Себе наших страданий проявление человеколюбия Божия. В этой связи важно понять, каким образом испытание Христом нашего послушания через принятие страдания проводит границу между тем, что с нас взыскивается и тем, что нам прощается. Прп. Максим, отвечает на этот вопрос, отмечая различие между Христом и нами: с одной стороны, Он воспринял нашу природу, и во всем том, в чем Он по природе был подобен нам, с нас взыскивается (ниже мы скажем, что это означает); с другой стороны – Христос по причине единения в Своей Ипостаси человеческой природы с Божественной, превыше нас, и в том, в чем Он превыше нас, нам, согласно «измеренному» на опыте Христом послушанию в страданиях, – прощается (если мы не оказываемся в подобных испытаниях такими же, как Он).

О чем же тут идет речь? Где граница того, что может быть прощено, и должного? Определенного ответа прп. Максим в этом месте Трудностей к Фоме не дает, поэтому мы можем только предполагать, каков он. Есть, впрочем, в его богословско-полемическом сочинении, адресованном Кипрскому пресвитеру Марину в 640 г. (opusc. 20), то есть написанному уже после Трудностей к Фоме, одно место, которое проливает свет на то, как прп. Максим понимал, что может быть прощено, а что является до́лжным, в отношениях человека к Богу.

В этом сочинении он говорит о трех типах соотношений между человеческой волей и Божественной.[137] Так, он пишет о человеческой воле: «Если она формируется и движется естественно, то пребывает, если не в единении (τὸ ἡνωμένον), то все же в схождении (τὸ συμβαῖνον), а не в конфликте с Богом. Ведь в природе нет никакого основания как для сверхъестественного, так и для противоестественного и восстающего».[138] Из этой фразы видно, что прп. Максим различает три способа, каким может проявляться человеческая воля: естественный (природный), когда она в согласии Богом, противоестественный, когда она с Ним в конфликте, и сверхъестественный, когда имеет место «единение» и «всецелое схождение» человеческой воли и Божественной. Понятно, что именно последнему способу соответствует совершенное обожение человеческой природы, в силу которого обновляется тропос ее существования. Прп. Максим прямо об этом пишет: «Не быть в конфликте недостаточно для единения (ἕνωσιν), ибо все что ни есть естественного, то есть безупречного, не противно Богу, но и не является непременно с Ним единенным. А обоженное... во всех отношениях и непременно является единенным (ἡνωμένον)».[139]

Если сравнить мысль этого отрывка со сказанным в amb. 4, где проводится различие между тем, в чем Христос уподобился нам, и тем, в чем Он превыше нас, то можно предположить, что под «извинительным» прп. Максим имел в виду то проявление нашей воли, когда она еще не находится во всецелом схождении с Богом (то есть не обожена), но в то же время и не в конфликте с Ним. Подверженность страданиям (точнее немощь – ἀσθένεια) природы, как отмечает в amb. 4 прп. Максим, не является извинительным основанием для укоренения в пороке из-за устойчивой направленности воли ко греху. То есть, восприняв нашу природу, даже и подверженную страданиям, Христос показал, что сама по себе природа наша блага, и, следовательно, нет никакого греха в нашей природной воле.

Тем не менее, как мы видим по отрывку из opusc. 20, прп. Максим различал то, что соответствует природной воле, и что – полностью обоженной. Именно это различие, судя по разбираемому месту в amb. 4, опытно познал, «испытав» наше послушание, Христос. Можно догадаться, что речь идет в первую очередь о Гефсиманском борении (хотя прямо прп. Максим его здесь не упоминает), то есть о том самом моменте, когда, с одной стороны, проявились естественные для нашей природы: боязнь смерти, уклонение от нее и пребывание в борении ввиду ее угрозы [140] (Христос, испытав все это, показал, что ничего противоестественного в себе такое отношение к смерти не содержит), а с другой – Он проявил за нас, но вышеестественным образом, послушание, возможное для Того, Кто «по единению природ» в Своей Ипостаси превыше нас. Это то, что было возможно именно Христу и возможно тем, кто в Нем, то есть совершенно обожен. Испытав наше послушание в сердцевине нашей немощи, Господь, таким образом, по мысли прп. Максима, прощает нам, если мы не стяжали совершенное обожение и полное единение нашей воли с Божией, но взыскивает, если мы на основании немощи нашего естества даем в себе укорениться пороку.