Амелия

– Ну что ж, моя дорогая, – ответила миссис Джеймс, – коль скоро уж вам первой угодно было упомянуть об этом, то, признаюсь, я и в самом деле была немного удивлена, увидя, что вы не сняли себе чего-нибудь получше, но решила про себя, что у вас значит были на сей счет какие-то свои резоны, а я в таких случаях уже давно положила себе за правило никогда не допытываться относительно личных дел кого бы то ни было, а особенно моих друзей. Я не разделяю склонности некоторых дам придерживаться в своих знакомствах лишь того круга людей, которые живут в определенной части Лондона и которые ни за что на свете не отправились бы навестить кого-нибудь в Сити.[161] Я во всяком случае никогда ни с кем не порывала, пока могла поддерживать знакомство, не нарушая приличий, и могу вас торжественно заверить, что у меня нет на свете друга, к которому я испытывала бы большее уважение, чем к миссис Бут.

Как раз в эту минуту появление новой посетительницы положило конец их дальнейшему объяснению, и Амелия вскоре откланялась; гнева она не таила, но не могла не испытывать и некоторого презрения к женщине, для которой, как мы уже намекали читателю, дружба заключалась лишь в пустых формальностях и соблюдении этикета, которая всех своих знакомых ценила одинаково, а посему каждый человек, каким бы он ни был, служил лишь для заполнения списка тех, кому следовало нанести визит, к женщине, которую, в сущности, нисколько не занимали ни достоинства, ни благополучие кого бы то ни было на свете.

Глава 5, содержащая множество героических материй

По истечении трех дней хлопоты приятеля миссис Эллисон насчет Бута увенчались таким успехом, что тот теперь опять мог свободно передвигаться в пределах вольностей двора, нисколько не опасаясь того, что ордер на его арест будет выдан маршальским судом прежде, чем его об этом предупредят. Что же касается подозрительного вида молодцов, внушавших поначалу тревогу, то, как выяснилось теперь, объектом их преследования был не Бут, а совсем другой несчастный джентльмен.

Избавясь от своих опасений, Бут вновь, как бывало прежде, пошел утром погулять в Парке. Он встретил там полковника Бата в обществе нескольких офицеров и очень вежливо поклонился ему. Однако вместо того, чтобы ответить на его поклон, полковник взглянул ему прямо в лицо с довольно суровым выражением, и если можно было счесть это знаком внимания, то цель его, по-видимому, состояла в желании уведомить Бута, что полковник не намерен обращать на него никакого внимания.

Бут был не столько задет, сколько изумлен таким поведением, и решил выяснить, что тому причиной. Улучив поэтому момент, когда полковник остался один, Бут решительно направился к нему и осведомился, не оскорбил ли он его чем-нибудь? Полковник тотчас же ответил ему с запальчивостью:

– Сударь, я выше того, чтобы считать себя оскорбленным вами, и считаю ниже своего достоинства пускаться с вами в какие бы то ни было объяснения.

– Я не знаю, сударь, за собой ничего такого, – ответил Бут, – что заслуживало бы с вашей стороны подобного обращения.

– Видите ли, сударь, – воскликнул полковник, – если бы я не питал к вам прежде некоторого уважения, то не считал бы вас достойным своего негодования. Однако поскольку вы по рождению своему джентльмен, и к тому же офицер, и поскольку я питал к вам прежде уважение, то в знак этого предоставляю вам самому воздать себе должное. А посему скажу вам, сударь, что вы вели себя как негодяй.

– Ну, знаете, жаль, что мы с вами находимся в Парке, – вырвалось у Бута, – не то я бы вас как следует отблагодарил за эту любезность…

– Что ж, сударь, – вскричал полковник, – мы можем очень быстро найти удобное для нас место!

Бут ответствовал на это, что готов пойти куда угодно. Полковник попросил его следовать за ним и зашагал вверх до Конститьюшен Хилл к Гайд-Парку, причем Бут, который сначала не поспевал за спутником, потом даже перегнал его, и наконец они приблизились к тому месту, которое по справедливости можно было бы назвать кровавым полем, потому что именно эту часть Гайд-Парка, расположенную чуть левее аллеи для прогулок верхом, смельчаки облюбовали в качестве подходящего местечка для отправления противника на тот свет.

Бут достиг этой аллеи чуть раньше полковника; тот продолжал вышагивать, не меняя своей поступи, словно какой-нибудь испанец. Сказать по правде, поторопиться вряд ли было в его власти: он так долго приучал себя к размеренному шагу, что подобно тому как привыкшую бежать рысцой лошадь едва ли возможно заставить перейти в галоп, точно так же никакая страсть не могла принудить полковника изменить свою поступь.

В конце концов обе стороны добрались до желанного места, и тут полковник не спеша снял свой парик и мундир и аккуратно положил их на траву; затем, обнажив шпагу, устремился к Буту, который уже держал шпагу наготове, однако никаких других приготовлений к поединку делать не стал.