Амелия

Бут от всей души обнял полковника и заверил его, что чрезвычайно удовлетворен заключением хирурга и вскоре оба наши воителя расстались друг с другом. Полковник, после того как его рану перевязали, отправился к себе домой в портшезе, а Бут – к себе пешком, куда он благополучно добрался, не встретив никого из подручных мистера Мерфи; мысль об этом впервые явилась ему, когда он был уже вне опасности.

Случившееся вытеснило из его головы все прочие мысли, и он утратил по этой причине всякое представление о времени; более чем на два часа опоздав к обеду, он даже и не подозревал о том, что возвращается домой намного позже обычного.

Глава 6, в которой читателя ожидают материи, заслуживающие того, чтобы над ними поразмыслить

Прождав мужа более часа, Амелия, знавшая о чрезвычайной его пунктуальности, решила, что его куда-то неожиданно пригласили, и потому села обедать с детьми, но так как в отсутствие мужа и еда была ей не в радость, то обед длился на этот раз очень недолго; она успела все убрать со стола, прежде чем он возвратился.

Посидев некоторое время с женой и поминутно ожидая, что вот-вот появится их маленькая служанка, Бут в конце концов не выдержал и скорее, я полагаю, из любопытства, нежели от голода, осведомился, долго ли еще до обеда.

– До обеда, дорогой? – с удивлением переспросила Амелия. – А я была уверена, что вы уже пообедали.

Услыхав отрицательный ответ Бута, его жена тотчас вскочила с места и кинулась сама накрывать на стол с таким проворством, какое выказала бы самая усердная хозяйка во всем королевстве в ожидании именитых гостей.

Ни одно из происшествий, о коих до сих пор шла речь в этой истории, не давало, как мне кажется, читателю особых оснований обвинить Амелию в предосудительном любопытстве. Читатель, надеюсь, навряд ли и на сей раз заключит, что ей хоть сколько-нибудь был свойствен этот недостаток, когда она после столь долгого отсутствия мужа, и подметив в его поведении кое-какие странности (ибо он был слишком прямодушен, чтобы умело скрывать свои мысли), спросила его, как только он пообедал:

– Дорогой мой, я уверена, что с вами случилось сегодня нечто необычное, и прошу вам рассказать мне все как есть.

Бут ответил, что ничего особенного с ним не произошло, а опоздал он единственно из-за случайной встречи с приятелем, который против обыкновения очень его задержал. Говорил он многословно и уклончиво; прямая ложь, возможно, позволила бы ему выпутаться, однако он неумело и тщетно пытался совместить ложь с правдой, а такие попытки чаще всего изобличают даже самых опытных обманщиков.

Неудивительно поэтому, что бедняга Бут никоим образом не мог преуспеть в искусстве, к которому от природы был совершенно неприспособлен. В самом деле лицо его изобличало правду быстрее, нежели язык успевал солгать, и все его поведение внушало Амелии тревогу, заставляя подозревать самое худшее. Прежде всего на ум ей пришло их бедственное материальное положение, и она решила, что с Бутом что-то случилось из-за происков кредиторов; будучи слишком мало знакомой с подобного рода вещами, она не подозревала, что если бы он угодил в руки филистимлян[164] (а именно этим прозвищем нарекли благочестивые люди судебных исполнителей), то едва ли сумел бы так быстро очутиться вновь на свободе. Видя тревогу Амелии и отчаявшись придумать убедительное объяснение, Бут в конце концов решился выложить всю правду или по крайней мере часть правды, а посему признался, что немного повздорил с полковником Батом и тот был слегка ранен, но что рана совсем не опасная; «ну, вот, собственно, – добавил он, – и вся история».

– Если это и в самом деле так, – воскликнула Амелия, – то я благодарю Провидение, избавившее нас от худшего, но, дорогой мой, зачем вы поддерживаете знакомство с этим сумасшедшим, который способен сейчас обниматься с другом, а минуту спустя драться с ним?

– И все же, дорогая моя, – ответил Бут, – вы ведь и сами должны признать, что хотя он несколько чересчур qui vive,[165] но человек чрезвычайно благородный и добросердечный.

– Не говорите мне, – возразила она, – о таком добросердечии и благородстве, если их можно забыть ради того, чтобы из-за нелепой причуды пожертвовать другом и всей его семьей. О Господи, – воскликнула она, упав на колени, – какого несчастья мне удалось сегодня избежать, какого несчастья избежали эти бедные малютки, благодаря твоему милосердному промыслу! Однако уверены ли вы в том, – восклинула она, обратясь к мужу, – что рана у этого чудовища и в самом деле, как вы сказали, не слишком опасна? Мне кажется, что у меня есть все основания называть его чудовищем, коль скоро он сумел поссориться с человеком, который не мог, я убеждена, оскорбить его.