Америка (Reload Game)

— Суть моего предложения проста, джентльмены. Сэр Генри рассказывал мне, что в клубе порой практикуются игры на серьезную ставку — серьезней некуда. Вот такую игру я вам и предлагаю. Я ставлю свою голову — в обмен на право убежища для моего юного друга. У вас тут, я вижу, есть четверо kazaki — и я готов биться с ними со всеми, на ваших условиях. Рукопашный бой — хоть бокс по правилам Лондонского призового ринга, хоть дзюдзюцу, дуэль на ножах, на револьверах, «калифорнийская рулетка» — выбор за вами, джентльмены! В случае моей победы мы становимся членами клуба, при поражении — вы дадите убежище мальчику. Я знаю — вы достаточно влиятельные люди, чтобы избавить от преследования полиции и настоящего преступника, а он всего лишь беглец, не причинивший никому зла… Что скажете, джентльмены? — и он обвел взором застывший зал, улыбаясь волчьей улыбкой — той самой, какой, наверное, елизаветинские «морские ястребы» улыбались втрое, вчетверо, вшестеро превосходящим их числом испанцам.

— А если с четверыми сразу? — негромко спросил не вмешивавшийся ранее в разговор седеющий джентльмен, простота наряда которого ясно говорила о том, что он тут из самых главных.

— Идет! — без раздумья откликнулся он. — Но тогда выбор оружия — за мной. И я выбираю русские армейские револьверы — пятизарядный «калаш», сорок пятый калибр.

— Браво! — сдвинул ладоши седеющий, и в тот же миг зал взорвался аплодисментами. Хлопали все — ну, кроме телохранителей, на лицах которых, впрочем, читалось явственное облегчение. Откуда-то сам собою возник поднос, уставленный стаканами вискаря: «„Гленморандж“, сэр, двадцатилетний!»

— Господа! — стакан седеющего вычертил в воздухе необыкновенного изящества траекторию. — Я полагаю, что предмет нашего тоста ни у кого не вызывает сомнений. За любовь, господа!

— За любовь! — с чувством отозвался Расторопшин, едва не ляпнув на радостях «For our ladies fair!»

27

— Ну вот, можешь уже открыть рот, напарник! — устроившийся в кресле ротмистр озирал апартамент, обставленный с неброской роскошью. — Ты отлично сработал, кстати, просто безупречно: благодарность перед строем от лица командования.

— Разве я что-нибудь делал? Стоял и молчал…

— Да! Но кАк стоял, и кАк молчал! Они же были влюблены в тебя все, поголовно! Я к концу если чего и опасался, так того, что кто-нибудь них воспылает к тебе такой страстью, что пожелает устроить мне летальный исход, как счастливому сопернику… Черт побери, да стоило тебе лишь пожелать, и твоя судьба была бы устроена наилучшим образом, на годы вперед! И кстати — еще не поздно…

— Не надо так шутить, Павел Андреевич. Пожалуйста.

— А я вовсе не шучу. Если бы ты только знал, сколько карьер — и государственных, а уж в особенности артистических — начались в этом заведении!.. Ладно, бог с ними со всеми. Я правильно понял, что ты грамоте разумеешь?

— Разумею.

— Описать то, что случилось вечером в том доме сумеешь? В форме рапорта?

— А как пишется рапорт, дядя Паша?

— Очень просто. Пишешь только о том, что видел своими глазами, а о своих мыслях по поводу — нет. Точно и кратко — предложениями не более семи слов.

— Я буду стараться. Только у меня с чистописанием не очень… Дядя Паша, а почему вы думаете, что нас тут не будут искать?

— Потому, что влезши сюда для розыска, можно попутно отыскать на свою… шею таких неприятностей, что мало не покажется: здешние обитатели могут карьеры не только устраивать, но и ломать. И потом — здешнее общество очень скрытно, и не имеет привычки судачить с представителями внешнего мира о том, что происходит в этих стенах… Мы получили крайне важную передышку, но расслабляться нельзя никак. Давай-ка, напарник, начнем с начала: что произошло в ту ночь в особняке графа, во всех подробностях. Знаю: у тебя от этого рассказа уже, небось, мозоль на языке, но вдруг да и выскочит какая-нибудь забытая мелочь — так иногда бывает. Должна же быть какая-то реальная причина для того, что Флору пытались убить, верно?

Не то, чтоб он реально рассчитывал найти золотую рыбку в неводе, наверняка уже дотошно проверенном «майором Ивановым» — но чем черт не шутит… Увы, никаких перспективных зацепок в рассказе парнишки так и не обнаружилось; как, в общем-то, и следовало ожидать.

Очевидно было, что министр воспринял угрозу своей жизни вполне всерьез, но за официальной охраной обратиться не пожелал. Оно и понятно: «Имею достоверные сведенья, что за мной охотится оборотень» в устах министра в просвещенном девятнадцатом веке прозвучало бы как прошение об отставке по причине душевного нездоровья… При этом он сохранил закваску боевого офицера в достаточной мере, чтоб удалить от себя всех, кто мог ненароком «угодить под разлет осколков»: не только отправил в имение жену и сына с невесткой (к крайнему неудовольствию последних), но и полностью очистил особняк от слуг, переведя их, на несколько дней, во флигель во дворе. Во флигель же он определил на постой и Сашу, оставшись на ночь в самóм особняке с дядей Гришей и Флорой.