Америка, Россия и Я

— Да, американцы жадные до всего экзотического, чуждого, невероятного, задыхаясь от ненасытной скуки, соревнуются — кто–кого переплюнет в диковинности чудовищных рассказов. Знаю я своих соотечественников, знаю, — произнёс Гейлен.

— А русские же любят всё неясное, таинственное и ищут чего‑то загадочного, — сказала Люба. На эти Любины слова я ответила:

— Это правда, я переживаю тут — утрату загадочности жизни, тайны — исчезновения трагического, возвышенного, таинственных признаков, хотя я не знаю наверняка — чем это обьясняется: моим ли внутренним взрослением? или тем, что я не принадлежу к американской тайне моего поколения? или моим душевным состоянием?

— Русские любят страдать и наслаждаться своими страданиями, так и мои родители: всю жизнь, живя в Америке, всё время ищут какую‑то тайну, всё время стремятся к загадочному, мне даже иногда кажется, что они намеренно ищут страданий, — сказала Люба, — и намеренно себя мучают.

— Конечно, в России повсюду сокрушительная, болезненная, немая мука и удручённость — излишество чувств в искании страданий, а в Америке стремление замаскировать, приукрасить, усыпить, уничтожить трагическое настроение, как–будто нет непостижимой тайны холода и непонятности между людьми, как будто нет отчуждения, взаимонепонимания, как будто нет страданий, присущих человеку независимо от социальной структуры, как будто никто не умрёт. Тут другое излишество чувств. Тут убивают, грабят, насилуют в кино, в телевизоре, будто шутят… И как бы я ни относилась ко всему другому там и тут, — тут мне не достаёт «очарования задумчивости». Поживу, присмотрюсь и, может быть, пойму — в чём эта странная загадка? Всегда ли неразлучно загадочно–таинственное и страдание? Тайна предстоящего там и тут? Много вопросов.

— Может, переженим всех русских на американцах? — сказал кто‑то. — Соединим два «излишества» вместе? Разбогатеем, как в Америке, и начнём страдать, как в России?

— Наши друзья Трегубовы караулили тут дом одного богатого старичка, и на его вопрос о жизни евреев в России сказали ему какую‑то правду. — Нет! нет! Не рассказывайте, не расстраивайте! Не расстраивайте меня! — произнёс старичок.

Помните, как наш русский старичок, живя сам в нищете, жалеет «мериканцев», — тоже не хочет знать правды — ему лучше на душе становится от своей жалости–завышения и незнания. Оба старичка и «наш», и «ваш» — не хотят нарушать своего внутреннего баланса хорошести, — хотят незнания — оба заботятся о себе, охраняя своё неведенье.

«Наше» и «ваше» добро соединились? в знаке вопроса.

— В России, как вы думаете, Диана, когда будет достигнут уровень такого же материального благополучия, как в Америке? — спросил зашедший студент.

— Не расстраивайте меня! Не расстраивайте!

На последних наших встречах мы обсуждали наш выбор: Яшин договор заканчивался, и он, уже имея опыт и рекомендации, получил три хороших предложения: или поехать в Колорадо консультантом одной фирмы, или — в Чикаго в университет профессором, или — в Хьюстон в фирму «Эксон» на высокую научную должность. Выбор был настолько мучительным, что мы несколько дней находились в невменяемом состоянии, со всеми советовались, сомневались.

Или — Или — Или. Если туда то — то, а если туда — то это.

Мы выбрали «Эксон». Почему? Яша считал, что у него в руках будет вся информация о распределении нефти по миру. Он хотел создать теорию о происхождении нефти, связав её с происхождением жизни. Это оказалось связанным, но как? Кто‑нибудь когда‑нибудь это рассмотрит.

Почему наш выбор был таким?

Задним числом, при взгляде назад, у меня есть искушение написать кое‑что «о выборе» — как не изменять (или изменять) самому себе, о верности и сознании того, как одна сфера твоего существа — детская и другая — взрослая, должны оставаться верными одна другой, о цельности натуры и оставании самим собой.

Что я такое позволяю? — забираясь туда, где женщине решительно нечего делать? Пожалуй, это вызовет такое недоверие и такой смех. Сама бы ухохоталась, если бы кто‑нибудь сказал, что я осмелюсь на такое?! Быть может, лучше хохотать, чем тошнить, как от большинства современных произведений?! Однако, чтоб меня сейчас не высекли, я замолкаю. Особенно боюсь любимого немецкого философа, входящего к женщинам с плёткой… Когда‑нибудь я хочу укусить его за ушко, если подрасту и встану на цыпочки, однако…

Я должна ехать дальше в своем рассказе — в Хьюстон.

Наше пребывание в Блаксбурге закончилось.

Республика «Эксон»