Америка, Россия и Я

И это — город будущего?! Разбегаюсь назад — в тень прошлого. В Подъёлки! Там я присутствовала. Там я была. Там — Бабушка Чёрная (прозванная так из‑за тёмной кожи лица), высунувшись наполовину из окна, с утра до ночи просматривала всю деревню насквозь и знала всё. «Вон, Верунькина внучка идёт!» — громко обращалась она и призывала других сотрудников деревенских новостей — бабушку Анисью и бабушку Акулину, посмотреть на меня. «Глядите, городская! Нарядная!» И я поправляла бантик.

Там я присутствовала в пространстве других людей.

Тут — пространство есть, а тебя — меня — в нём нет, и негде расположиться со своим.

Брожу в стенах дома одна. Яша на работе. Дети в школе. Всё развесила. Всё распаковала. Брожу. Сижу.

Сижу в душной изоляции. Вечер не приносит ни прохлады, ни смены настроения. Дышу пустотою, думаю пустотою, чувствую всё своё несовершенство, всю чуждость самой себе. Ушла бы из города будущего в прошлое, к себе, к любимой, туда, обратно, где я привыкла быть уверенной и любимой.

Где весёлость? Где насмешливость? Как собрать всё воедино? Куда раскидала смех свой?

Я стала тосковать по исчезнувшим отношениям, по исчезнувшей деятельности, по исчезнувшей самой себе. Бегающая «точечка души» меня покинула. Чем себя успокоить? И чем заняться?

Отправилась по городу поискать свою потерянную «точечку души»; даже в аэропорт съездила посмотреть на улетающие самолёты. Куда они улетают? И я хочу улететь — куда-нибудь в тюрьму русскую посидеть с людьми на нарах. Поговорить.

Встречаться с собой внутри себя? Узнать себя. Где моя «точечка»?

Еду в ритме космического движения по пространству, будто перетянутому кабелями огромной мощности, где вместо тока летят машины, где вместо лиц встречаюсь с огнями колёс, и мчусь в этом отчуждении.

Вот «Галерея». Это — не магазин, это космодром — вверх, вниз летят эскалаторы, бесконечными рядами и потоками, от товаров глаза режет, внизу орёт оркестр вместе с крутящимися детьми на катке — площадке замёрзшего искусственного льда, между лавками, ресторанами.

Ничего не могу купить — не могу, не хочу, «шоколадом печаль» не унять, не перед кем показаться — тут не деревня Подъёлки, нет ни друзей, ни подруг, никого!

Там — взаимная благотворительность, схождение на кухне, и всё освещает и окрашивает жизнь, тут — хватаюсь за все исчезнувшие отношения.

Позвонили полузнакомому Яшиного отца, врачу, нас пригласили, мы приехали. Говорим о моём состоянии и о том, что прописали мне американские врачи от депрессии.

— У вас вырастет борода и усы, — облизываясь, говорит наш новый знакомый, предлагая отведать его приготовления.

— Вам не сделали тэста на проверку гормонов, и у вас обязательно от этих таблеток вырастут усы! — критикует он американских врачей, сам не сдав экзамена, упиваясь своей осведомлённостью.

Не напрасно мне Яша говорил, что большая часть врачей вырастает из породы садистов.

Позвонили другим полузнакомым, знакомых математиков, уехавших в Columbus.

— Как поживаете?

В трубке женский плачущий голос:

— Я глубоко беременная! Ничего вам не могу показать, сама сижу и плачу!

Пригласили к нам. Быстро убедились, что эти люди могут правильно определить только размер туфель, и никакой искренности, и никакой тесной связи с ними не может быть.

Через две недели у меня появилась американская знакомая — по средам с десяти до двух часов меня решила «занять» — опекать жена Яшиного начальника госпожа Eugenia White — седая, строгая, положительная женщина, поставившая меня в расписание своей недели. В Америке «housewife» — домохозяйки часто «волонтируют» инвалидов, беспомощных, слепых — возят их по разным местам, помогают по хозяйству, опекают, ухаживают.

Точно в десять часов её белая машина стояла перед нашим домом, и я выходила ей навстречу. Куда мы отправлялись? По магазинам, иногда в Галерею в роскошный магазин Neiman Markus, где она что‑нибудь покупала, потом мы ездили сдавать часть купленного обратно; в другой день мы поехали в thrift shop, куда она привезла два мешка одежды для продажи бедным, — и ей дали расписку о пожертвовании, кажется на сумму двести долларов.

Я уже знала о существовании подобных магазинов, побывав с Маей Литвиновой в неописуемом, роскошном «трифтшопе» под Нью-Йорком в Киска–Маунт, который «держала» жена миллионера Гильдесгейма, и назывался он Opportunity Shop (Магазин Возможностей). Она работала там бесплатно, собирала вещи со всех жителей этого зажиточного района и продавала их за очень дёшево, а полученные деньги шли на «Великий Израиль». Чего там только не было! У меня так разбежались глаза от доступности продаваемого, что я купила четыре шубы: две каракулевые, одну норковую и одну афганистанскую, расшитую «выворотку», три пальто и всякой другой всячины, носимой и неснашиваемой, — на мои деньги Израиль смог купить пушку. В Хюстоне «трифтшоп» не был столь привлекательным.