Американ Босс

Мне нужно перестать деприть, но пока не получается. Вернее, я дала себе возможность последний день поныть и пострадать, а завтра решила вновь начать жить. Начать жить — это, наконец, причесаться, почистить зубы, выйти на улицу и купить себе кофе. Дальше мои планы пока не идут, но с чего-то ведь нужно начинать. Вряд ли чистые волосы и триста миллилитров капучино зарубцуют дырищу в моем глупом сердце, но я буду стараться каждый день. У меня ведь, помимо свалившейся любви к изменщику-Максиму, есть так много всего, ради чего стоит жить: мама, отец, Леся, танцы по субботам, учеба в университете, любимая пицца с грушей и горгонзолой, да и Акунин книжку новую выпустить обещал. А еще сериал «Эйфория» вышел: там главный герой — тоже редкий красавчик. В общем, то что Максим уезжает, еще не конец света. Когда-нибудь я смогу его забыть.

Телефон на прикроватной тумбочке начинает надрываться песней «Мама Люба», а это значит, что мне звонит мама Люба. Уже в третий раз за день. Я не говорила ей о том, что произошло между мной и Максимом, но материнское сердце, кажется, и правда не обманешь.

— Да, мамуль, — стараюсь звучать бодро, чтобы не выдать своего поношенного состояния и ненароком не обрушить гнев львиной дрессировщицы на нерадивого кошатника. Не хочу, чтобы случившийся между мной и Максимом кавардак как-то затронул семью Ждановых-Ивлеевых.

— Просто так звоню, Никуш. Как твои дела?

— Ты сегодня уже спрашивала, мам. С обеда ничего не изменилось. У меня все хорошо.

— Да я уж так поболтать. Может, хочешь чего-нибудь? Я могу тебе пирогов привезти. Или сама в гости приезжай, а? Игорь баню затопит, а потом мы с тобой кино посмотрим, как раньше.

В носу и в глазах начинает зудеть от трогательной маминой заботы, и я, смахнув сентиментальную слезу, с улыбкой говорю в трубку:

— Спасибо, мамуль, но поздно уже ехать. Я на выходные у вас заночую, хорошо?

— Конечно, Никуш, как знаешь, — отзывается мама даже слишком ласково. — Но ты мне звони, если что в любое время, ладно?

— Ладно, мам. Но имей в виду, с частотой твоих звонков, ты не даешь мне шансов.

— Просто я люблю тебя и беспокоюсь.

— Я знаю, мам. И я очень ценю. Со мной, правда, все хорошо.

Закончив вызов, я запихиваю телефон под подушку тычу кнопку «play» на экране ноутбука. Будучи в плохом настроении, я всегда пересматриваю старую мелодраму «Обещать не значит жениться». Мой любимый момент — когда отчаявшаяся получить предложение руки и сердца от своего возлюбленного, Дженнифер Энистон(не везет все-таки этой тете с мужиками) находит обручальное кольцо в штанах Бена Аффлека. Она в шоке и в слезах, он на одном колене, и у меня тоже слезы. От того, как красиво все Бенни обстряпал и что ради любимой женщины даже поступился своими дурацкими мужскими принципами не вступать в брак. Все-таки в душе я такой романтик.

От души всплакнув, закрываю ноутбук, продолжительно сморкаюсь в салфетку и зарываюсь с головой в одеяло. Последний день на жалость к себе, Ника. Завтра все будет по-другому.

Однако, долго полежать в луже жалости к себе мне не удается, потому что в дверь звонят. В груди екает, и слипшаяся каша мыслей начинает экстренно взбухать вместе с сердцем. Кто это? Леся? Она бы позвонила. Мама? Она бы тоже позвонила. Доставка еды? Я ничего не заказывала. Проверка колонки? Ее у меня нет.

Я встаю с кровати и шлепаю в двери так осторожно, словно иду по минному полю. Подкрадываюсь к глазку и при взгляде на посетителя пытаюсь продавить пол пальцами ног: облокотившись рукой на косяк, по сторону стоит Максим.

Я отшатываюсь от двери и в панике оборачиваюсь к зеркалу. Боже, я чудовище. Лицо бледное, под глазами круги, прическе на голове позавидовал бы солист группы Kiss, а на старой домашней футболке желтеет пятно от соуса. Мой первый порыв — рвануть в душ, но вряд ли у меня на это есть время. Поэтому лучше вообще не открывать.

Я пячусь назад, и прижавшись, спиной к стене, гипнотизирую глазами дверь. «Пусть валит, — рявкают мозги. — Не хотим тебя видеть, блядский Куклачев».

«Максим, останься, пожалуйста, — всхлипывает мое тупое ноющее сердце. — Хочу грейпфрут и обнимашки»

Звонок повторяется вновь, более продолжительный и настойчивый, и до моих ушей долетает приглушенный дверью баритон.

— Бэмби, питекантроп сказала, что ты дома. Я не уйду, пока не откроешь.

«Вот и пусть сидит, — подсказывает моя оскорбленная гордость. — а ты отлипай давай от стенки и дуй спать».

К гордости я решаю прислушаться. На цыпочках возвращаюсь в спальню и, сев на кровать, глазею на цветастую ширинку Джареда. Сердце работает на износ, учащая пульс до ста двадцати ударов в минуту, руки дрожат. Для чего он пришел? О чем хочет поговорить? И как сделать, чтобы перестало крутить желудок?