Американец

Ньюмен упал в кресло и сидел, глядя на нее и бормоча что-то неразборчивое. Эта женщина, в которой для него олицетворялась вся женская грация и тепло домашнего очага, эта прекрасная женщина отвергает его и то благоденствие, какое он ей предлагает, пренебрегает им, его будущим, его состоянием, его преданностью, и ради чего? Чтобы, укрывшись под безликим покрывалом, замуровать себя в монашеской келье! Ее решение представлялось Ньюмену каким-то злокозненным сочетанием уродства и беспощадности. И по мере того как он старался понять ее слова, ощущение гротеска все усиливалось, словно то испытание, которому его безжалостно подвергли, было низведено до нелепости.

— Вы, вы — монахиня! — воскликнул он. — Вы похороните вашу красоту, спрячетесь за решетками и замками. Нет! Нет! Я никогда не допущу этого! — и со смехом отчаяния он вскочил на ноги.

— Вы ничему не можете помешать, — сказала мадам де Сентре. — И кроме того, мое решение должно хотя бы несколько вас утешить. Неужели вы думали, что я буду вести прежний образ жизни, но без вас, зная, что вы где-то рядом? Нет, все решено, прощайте! Прощайте!

На этот раз он взял ее протянутую руку и сжал в обеих своих.

— Навсегда? — спросил он.

Ее губы беззвучно прошептали подтверждение, а его — горестное проклятие. Она закрыла глаза, словно не в силах это слышать, и тогда он обнял ее и прижал к груди. Он целовал ее бледное лицо, а она сначала отпрянула, потом на секунду прильнула к нему, но тут же с силой вырвалась из его объятий и пустилась бегом по блестящему полу через всю длинную залу. Еще мгновение, и дверь за ней затворилась.

Ньюмен не помнил, как вышел из ch^ateau.

Глава двадцать первая