Американец

Вернувшись в Париж, Ньюмен не стал возобновлять занятия французским с месье Ниошем; обнаружилось, что времени у него и без того ни на что не хватает. Меж тем месье Ниош не замедлил явиться, узнав о его возвращении неким таинственным образом, как именно, его покровитель так и не смог разгадать. Одним визитом маленький облезлый предприниматель не ограничился. Казалось, он подавлен унизительным сознанием того, что ему переплатили, и объят желанием рассчитаться, отдавая долг небольшими порциями французской грамматики и статистики. У него был все тот же благопристойно-меланхолический вид, что и несколько месяцев назад, да и могли ли несколько месяцев работы щеткой сказаться на его выношенных до блеска пальто и шляпе? Однако настроение старика несколько упало, — видимо, летом судьба изрядно поиздевалась над ним. Ньюмен пустился в расспросы о мадемуазель Ноэми, которая его явно интересовала, но вместо ответа месье Ниош молча поднял на него скорбные глаза.

— Ах, не спрашивайте о ней, — взмолился он наконец. — Я только и знаю что караулю ее, но что я могу поделать?

— Вы хотите сказать, что она плохо себя ведет?

— Не знаю, ничего не знаю. Где мне уследить за ней. Я ее не понимаю. Оно что-то задумала; не знаю, что она готова предпринять. Для меня она слишком хитра.

— Она по-прежнему ходит в Лувр? Сделала для меня какие-нибудь копии?

— В Лувр ходит, но никаких копий я не видел. Что-то на ее мольберте стоит, — наверное, одна из тех картин, которые вы ей заказали. Да при таком замечательном заказе у нее пальцы сами собой должны были заработать! Но она настроена несерьезно. Я ничего не могу ей сказать. Я ее боюсь. Нынче летом, когда я как-то вечером отправился с нею на Елисейские поля, она наговорила мне такого, что я пришел в ужас.

— Что же она вам сказала?

— Простите несчастного отца, я не могу вам это повторить, — ответил месье Ниош, разворачивая свой миткалевый носовой платок.

Ньюмен дал себе слово, что зайдет в Лувр повидаться с мадемуазель Ноэми. Его интересовало, как продвигаются его копии, однако следует добавить, что еще больше его интересовало, как продвигаются дела у самой молодой особы. И вот однажды днем он снова собрался в знаменитый музей; он бродил по залам в бесплодных поисках — мадемуазель Ноэми нигде не было. Повернув в длинный зал, где висят картины итальянских мастеров, он вдруг лицом к лицу столкнулся с Валентином де Беллегардом. Молодой француз пылко приветствовал его и заявил, что Ньюмен послан ему Богом. Он в прескверном расположении духа, и ему нужен кто-то, кому можно прекословить.

— В прескверном расположении духа среди всей этой красоты? — удивился Ньюмен. — А я думал, вы любите картины, особенно старые, потемневшие от времени. Здесь есть несколько таких, они должны быстро поднять вам дух.

— О, сегодня, — простонал Валентин, — у меня нет настроения смотреть картины, и чем они лучше, тем меньше мне нравятся. Меня раздражают эти большие, уставившиеся на меня глаза и застывшие позы. Возникает такое чувство, словно я на скучном балу или в комнате, где полно людей, с которыми у меня нет охоты разговаривать. Какое мне дело до их красоты? Тоска и даже еще хуже — укор. Я часто испытываю… ennuis, [82]наверное, я скверный человек.

— Если Лувр вам так неприятен, чего ради вы сюда пришли? — снова удивился Ньюмен.

— А это еще одна причина для ennuis. Я пришел, чтобы встретиться здесь с кузиной, с ужасной английской кузиной со стороны матери, — они с мужем на неделю приехали в Париж, и она пожелала, чтобы я показал ей «главные красоты». Можете представить себе, что это за женщина, если в декабре на ней зеленая креповая шляпка, а из непременных для англичанки ботинок выглядывают штрипки. Матушка попросила сделать что-нибудь, чтобы им потрафить. Вот я и взялся исполнять роль valet de place. Мы должны были встретиться в два часа, и я жду их уже двадцать минут. Почему она не явилась? Ноги-то у нее есть, могла бы прийти. Уж и не знаю, что мне делать — злиться, что они морочили мне голову, или радоваться, что избавился от них.

— Я бы на вашем месте разозлился, — сказал Ньюмен. — А вдруг они объявятся, тогда вы изольете на них вашу злость. А если они все-таки придут, какой вам прок от вашей радости?

— Превосходный совет, мне уже лучше. Дам волю злости, пошлю их к черту, а сам пойду с вами, если, конечно, у вас здесь не назначено рандеву.

— Не то чтобы рандеву, — сказал Ньюмен. — Но я и впрямь пришел сюда повидать одну особу, а вовсе не картины.

— Даму, надо полагать?

— Молодую леди.

— Так-так, — сказал Валентин. — От всего сердца надеюсь, что она не закутана в зеленый тюль и что ноги у нее такие, как положено.

— Ничего не могу сказать насчет ног, но руки у нее прелестные.

Валентин вздохнул.

— И после такого утверждения я должен с вами расстаться?

— Я не очень уверен, что найду мою молодую леди, — сказал Ньюмен. — И лишаться из-за нее вашего общества не хочется, и представлять вас ей почему-то кажется нежелательным, хотя и интересно узнать ваше о ней мнение.

— Она хорошенькая?

— Вам, наверно, понравится.