Американец

Вот взять, например, Добера. Явно испугавшись оказанного ему доверия опекать важную шишку в моем лице, он сделал очень правильный ход — взял с собой на редкость сексапильную женщину с томным взглядом, невероятно длинными ногами, ну и со всем остальным и приготовился бесконечно болтать языком. Ровно столько, сколько понадобится, чтобы услышать или хотя бы догадаться, что этой шишке, собственно говоря, от него надо. И, главное, как себя с ним вести.

Американцев недолюбливали в Европе и по другой причине. Им даже в дружеской беседе свойственно настойчивое, иногда доходящее до крайности стремление заставить собеседника услышать именно то, что им хочется. Им и только им одним! «Не надо раскачивать лодку!» — вот их девиз. «Не надо менять то, что не надо менять!»

— Скажите, мисс Грегорис, — неожиданно перебил Палмер монотонное бормотание Добера. — А что, центральный рынок в Париже на самом деле снесли?

Ее глаза, слегка прищурившись, как у снайпера, прицелились в него.

— Да, на самом деле. Теперь торговля, как вы можете увидеть, — она ткнула пальцем в окно, — переместилась сюда.

Он довольно кивнул. Что ж, притягательная привлекательность, великолепные ноги и практически мгновенная реакция!

— Сколько у вас языков?

— Четыре. Английский, французский, итальянский, немецкий. — Она помолчала, слегка нахмурилась и, непонятно почему, как бы осуждающе добавила: — Ну и, конечно, голландский.

Одобрительно хмыкнув, Палмер повернулся к Доберу.

— Она у нас в штате?

От неожиданности тот прервал свой бесконечный монолог, нервно облизнул губы.

— В штате? Да-да, конечно же. Мисс Грегорис числится у нас в отделе писем.

Они уже приближались к городу. Хотя ощущение того, что этот город был Парижем, у Палмера по-прежнему не было…

Глава 5

Бегло осмотрев свой номер в шикарном отеле «Риц», Палмер довольно усмехнулся. Что ж, нормально, все как положено. К тому же этот зануда Добер и его мисс Грегорис с ее томным взглядом и бесконечно длинными ногами наконец-то оставили его одного. Слава тебе господи. Все-таки это его первая ночь в Париже. За столько-то лет!

Палмеру вообще никогда не нравилось, когда его «опекали». В любой форме и даже из самых лучших побуждений. Тем более в такой день, когда ему как никогда хотелось почувствовать себя свободным.

Чуть постояв в самом центре гостиной, он подошел к низкой багажной лавочке, открыл свои сумки — пусть его вещи «подышат». Потом бросил взгляд на часы. Сначала на свои дорогие наручные, затем на большие настенные. Так, так, так, без пяти одиннадцать. Парижское время. Что ж, отлично. Вот оно, преимущество летать дневным рейсом. Если, конечно, можешь позволить себе выбросить на ветер целый день. Палмер мог. Кроме того, это избавляло от необходимости спать во время перелета и помогало легче пережить неудобства от смены часовых поясов.

Начав распаковывать свои дорожные сумки, чего он, естественно, толком делать не умел, Палмер, недовольно хмыкнув, пожалел, что отказался от предложения консьержа прислать ему для этого горничную. Тем самым, из-за своего чуть ли не фанатичного желания быть независимым он фактически превращался в слугу самому себе!

Чертыхаясь, закончил как смог это трудное дело, принял душ, переоделся и спустился вниз. Сдал ключ от номера, благодарно кивнул, услышал, что никаких сообщений для него не поступило, и направился к выходу. Но буквально через несколько шагов остановился. Кстати, ведь все выходят через главный вход. А ему хотелось делать не как все. В данном случае, побыть одному. Сейчас это было для него крайне важно… Значит, надо выйти другим путем.

Он свернул налево и неуверенно, постоянно озираясь, прошел через несколько практически полупустых помещений, где не было ничего, кроме нескольких магазинчиков, торговавших тканями, плюшевыми креслами, стульями, прочей мебелью, и оказался в длинном, казалось, бесконечном коридоре, по обеим сторонам которого светились ярко раскрашенные витрины. Неторопливо шагая по нему, Палмер обратил внимание на хорошо одетых, пахнущих дорогими духами делового вида людей в цепочках и дорогих перстнях — скорее всего, покупателей, — внимательно осматривающих всё вокруг.

Ну вот, наконец-то и выход. В глухой и на редкость грязный переулок. Хотя табличка на углу крупными буквами горделиво провозглашала, что это улица Камбон.

Он, слегка прикрыв глаза, немного постоял — надо привести чувства в порядок. Воздух был теплым и слегка влажным. Как будто где-то совсем рядом огромный водный массив. Которого не было, да, впрочем, и не могло здесь быть. Интересно, почему он решил выйти через черный ход? И почему отказался от сопровождения и помощи? Решил побыть свободным? От Штатов, от Нью-Йорка, от дома или вообще от всего?