Американец

— Да, конечно. Но ведь и вы, американцы, имеете привычку во всем считать себя правыми, считать, что можете без спросу влезать в чужие дела, решать чьи-то жизни, завладевать документами, узнавать тысячи не имеющих к вам никакого отношения имен и отдавать их владельцев на расправу. И при этом даже не помнить или, что еще хуже, не знать, что было со всеми этими людьми пото́м! Это же были имена людей, живых людей, неужели не понимаете? Господи, как же это по-американски: сделать дело и тут же забыть о нем. Даже не думая о последствиях… Тысяча имен. Коллаборационисты. Пятая колонна. Саботажники. Предатели. Но это же тысяча живых людей, мужчин и женщин, и вы даже не удосужились узнать, что с ними случилось. И с их детьми! Вот что вызвало у меня злость. Думаю, справедливую… Простите, боюсь, я слишком много выпила. Меня за это, конечно, уволят. Должны, не сомневаюсь. — Она повернулась к нему и широко улыбнулась. — Так ведь?

— Нет, куда хуже. Вас порежут на куски. Сожгут на костре… Ладно, давайте забудем об этом.

Но она упрямо стояла на своем.

— Потому что этого требует, категорически требует мое поколение… Принять ответственность за свои поступки! Иногда это нелегко, совсем нелегко, это понятно, но ведь надо. Каждый, любой и каждый должен научиться отвечать за свои поступки. Только так может появиться коллективная ответственность. Вы согласны?

— Простите, я не уверен, что полностью все понимаю.

Она яростно закивала головой.

— Мне еще там, в Пьерфоне все стало ясно, что вы никогда, никогда не задумывались о судьбе тех людей — их, как вы говорили, было по меньшей мере около тысячи, чьи имена вы под угрозой смерти тогда добыли. Совсем как у вас там, на американском Диком Западе. Вашей задачей было добыть эти имена. Задачей других было найти этих людей. А вот кому-то третьему предстояло наказать их: приговорить к бесконечному тюремному заключению или сразу же казнить. То есть в конечном итоге никто не несет ответственности за содеянное. Каждый делал только частичку того, что положено. Мы называем это «коллективная безответственность»! Это…

— У нас, в Америке это называется валить все с одного на другого, — перебил ее Палмер. — Наша старая добрая игра. Отсюда и пошла практика создания бесчисленных комитетов и подкомитетов. Смешно, но факт. При такой системе виновного ни за что не найдешь.

— Да, но она заразила всю Европу. Сейчас здесь все делается по-американски. Даже образ мышления. Все предельно прагматично, все как у янки — болото!

— Вообще-то, прагматичное болото, — задумчиво протянул Палмер и, сам того не замечая, тихонько присвистнул.

У стола тут же бесшумно появился официант. Наверное, просто проходил мимо, но услышал сигнал и счел нужным тут же подойти.

— Encore du vin, s’il vous plaît,[18] — услышал Палмер свой собственный голос и приятно удивился: когда же, черт побери, ему удалось овладеть французским настолько, чтобы говорить в нос? Или, может, за него это сделало вино?..

— Вы самый образованный человек из всех, кого я знаю, — настойчиво твердила его спутница. — Я знаю, вам вряд ли понравятся мои слова. Но это правда. Значит, логически рассуждая, у меня теперь нет другого выхода, кроме как грамотно польстить вам, чтобы вы меня простили, снова полюбили и, что самое главное, не увольняли. Вот так! Ну и как вам, нравится или нет?

— И вы еще говорите о нашей американской прагматичности?

— Мы, европейцы, становимся на редкость прагматичными, когда речь идет о выживании. Но при этом выбираем философии, отрицающие прагматизм каждодневной жизни.

— Американцы тоже.

— Ну нет, не может быть!

— Слушайте, наверное, хватит уже разделять людей по национальным категориям. В конечном итоге, они все одинаковые. И чтобы выжить, им, хочешь не хочешь, приходится сосуществовать. Но при этом, вольно или невольно, возникает объективная необходимость придумывать для себя сказочные утопии и искренне считать, что именно они-то нас и представляют в реальности.

Он, слегка нахмурившись, бросил взгляд на очередную бутылку вина. Какая это? Третья? Четвертая? А может, пятая? Господи ты боже мой!

Взглянув на мисс Грегорис, он обратил внимание, что у нее почему-то влажные глаза.

— Это, наверное, самое ужасное из всего, что кто-либо когда-либо говорил, — почти прошептала она. — Вы, американцы, что, действительно верите в это?

— Пожалуйста, перестаньте демонизировать меня как американца!

— Простите, ради бога, простите.

— Знаете, не сто́ит делать из меня защитника моей нации… Во всяком случае, до тех пор, пока вы, лично вы не поделитесь со мной своей принадлежностью к какой-нибудь нации. Что, скажем, думают по этому поводу ваши голландцы? В смысле нации…

— Но я не гол… — Ее ладонь быстро прикрыла рот. — Отлично, ваше определение просто отлично! — Она рассмеялась, вытерла глаза бордовой салфеткой. — Вот черт! Потекли тени. Пожалуйста, не заставляйте меня смеяться. Или плакать…

— Согласен. Как скажете. Что-нибудь еще?

— Нет, — она вздохнула. — К сожалению, пока нет.