Американец

Ньюмен заверил ее, что хотя он и не вникал в то, сильно ли запущена квартира, но подозревал, что изрядно, и посему считает миссис Хлебс именно той особой, которая достойно справится со столь необходимой работой. Она снова подняла свечу и обвела жалостливым взглядом все углы гостиной, а потом дала понять, что берется за возложенную на нее миссию и спасительный характер задачи будет ее поддерживать при разрыве с мадам де Беллегард. После этого, сделав книксен, миссис Хлебс удалилась.

На следующий день она вернулась уже с пожитками, и Ньюмен, войдя в гостиную, нашел ее перед диваном стоящей на коленях, хоть они у нее сгибались с трудом, — она подшивала оторвавшуюся от обивки бахрому. Он спросил, как она рассталась со своей госпожой, и миссис Хлебс ответила, что это оказалось проще, чем она думала.

— Конечно, я была вполне уважительна, сэр, но Бог меня надоумил, что хорошей женщине нечего дрожать перед дурной.

— Еще бы! — воскликнул Ньюмен. — А она знает, что вы перешли ко мне?

— Она меня спросила, и я назвала вас, — сказала миссис Хлебс.

— И что она на это сказала?

— Она впилась в меня взглядом и страшно покраснела. Потом велела оставить ее. Я уж и так собралась и договорилась с кучером — он тоже англичанин, — что он снесет вниз мой скарб и наймет экипаж. Но когда я спустилась, ворота оказались заперты. Миледи распорядилась, чтобы привратник меня не выпускал, а жену привратника, препротивную злую старуху, отправили в экипаже в клуб за маркизом де Беллегардом.

Ньюмен хлопнул себя по колену.

— Испугались! Испугались! — ликующе закричал он.

— Я тоже испугалась, сэр. Но я еще и ужасно встревожилась. Я устроила скандал привратнику и стала наседать на него, по какому, мол, праву он силком удерживает честную английскую служанку, трудившуюся в этом доме уже целых тридцать лет, когда о нем самом здесь еще и не слыхали. О, сэр, я набралась важности и так его пристыдила, что он открыл запоры и выпустил меня. А кучеру экипажа я обещала заплатить кругленькую сумму, только бы он гнал побыстрее. Но он тащился ужасно медленно, я боялась, мы никогда до ваших благословенных дверей не доедем. До сих пор вся дрожу, нитку в иголку целых пять минут вдевала.

Ньюмен с довольным смехом сказал, что готов приставить к ней молоденькую горничную — пусть вдевает ей нитки в иголки, — и ушел к себе, бормоча под нос, что старая маркиза посрамлена — струсила!

Ньюмен не показал миссис Тристрам клочок бумаги, который он всегда хранил в бумажнике, хотя со времени возвращения в Париж встречался со своей приятельницей несколько раз и она говорила, что его вид ее настораживает — он выглядит странно, много хуже, чем можно объяснить его печальными обстоятельствами. Неужто от разочарования он повредился в уме? Он производит впечатление человека, страдающего каким-то недугом, и в то же время она никогда не видела его таким неугомонным и переменчивым. То он сидит повесив голову, с понурым видом — будто дал слово никогда больше не улыбаться, то начинает хохотать, и это выглядит как-то зловеще, то сыплет шутками, слишком плоскими даже для него. Если он хочет таким образом скрыть свое горе, то заходит в своих стараниях, пожалуй, чересчур далеко. Миссис Тристрам умоляла Ньюмена держаться как угодно, только не делаться таким «странным». Чувствуя себя в известной мере виновной в затее, которая окончилась для Ньюмена столь плачевно, она готова была снести все, только не эти его странности. Пусть будет печальным, если хочет, или замкнутым, пусть сердится и ворчит на нее, пусть требует ответа, как она смела вмешаться в его судьбу, — со всем этим она смирится, всему найдет оправдание. Только Бога ради, пусть не бредит наяву. Это ужасно тяжело. Он напоминает ей людей, разговаривающих во сне, она их всегда боялась. И в конце концов миссис Тристрам объявила, что, чувствуя высокую ответственность и моральные обязательства в связи со всем случившимся, она считает недостойным успокоиться, пока не сможет предоставить Ньюмену полноценную замену мадам де Сентре — лучшее из того, что можно найти под солнцем.

— Ну нет, — отозвался Ньюмен. — Мы с вами квиты, и нечего открывать новый счет! Похоронить меня, когда придет время, разрешаю, но женить — ни за что. Женитьба мне вышла боком. Во всяком случае, — добавил он, — надеюсь, что в моем следующем заявлении нет ничего странного: в ближайшее воскресенье я хочу попасть в часовню при монастыре кармелиток на Мессинской авеню. Вы ведь знаете кого-то из католических отцов — abbé[153] — так их называют? Я встречал одного у вас. Этакий ласковый старый джентльмен с широким поясом. Узнайте у него, пожалуйста, нужно ли специальное разрешение, чтобы попасть в часовню, и если нужно, пусть он мне его достанет.

Миссис Тристрам выразила живейшее удовольствие:

— Ах, как я рада, что наконец вы просите меня о чем-то! — воскликнула она. — Вы попадете в часовню, даже если аббату из-за этого придется лишиться сутаны.