Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

В соседней комнате в «два прямых, ровных ряда» выстроились «хмурые, одетые в черное малыши с монгольскими личиками, большинство – больные, покрытые струпьями». Словно репетируя для какой-то искаженной версии того плохо продуманного фильма о голоде, что хотела снять Айседора Дункан, дети «запели сухими, хриплыми голосами, безутешно раскачиваясь из стороны в сторону, будто под действием злых колдовских чар». Смит пришла в ужас: «Никогда в жизни не слышала ничего более жуткого, чем эта странная башкирская песня. Она наполняла темную комнату под низким потолком такой горькой детской тоской, что сердце разрывалось». Учитель хотел попросить детей еще и станцевать, но посетительницы поспешили отговорить его: «Невыносимо было бы смотреть, как задергались бы эти истерзанные маленькие тельца, силясь изобразить радость». В другой комнате, почти без мебели, были изолированы четверо детей, больных дизентерией; двое лежали вместе на скамье, цепляясь за одеяло, а еще двое – на полу. «Через несколько дней все они умрут», – предсказала Смит. В этом детдоме не было денег, чтобы нанять директора получше, а накормить всех детей или позаботиться о них было просто невозможно.

В очерке Смит «В городе детей» изображена противоположная картина. Дела в «городе детей» объективно обстоят ненамного лучше, чем в бывшем монастыре, но там и директор, и работники энергичны, деловиты и оптимистично настроены. Когда белоконные сани помчали Смит вместе с русским товарищем туда, «за Барабановку» (деревушку в Восточной Сибири), градусник показывал минус 34 градусов.

Еще раннее утро, и над всеми избушками клубятся столбики дыма: это крестьянки растапливают печи – кто охапками соломы, кто хворостом, кто дровами, кто кизяком – и ставят горшки с кашей для завтрака… Небо ясное, нежно-голубое, и заснеженные низкие холмы за Гамалеевкой переливаются радужными искорками под утренним солнцем.

Их никто не ждет. Зовут директора школы и «политкома» (представителя государства). Первый радостно встречает гостей, делится с ними своими мечтами о будущем детской колонии и с гордостью описывает работу политкома, который заведует «политическим воспитанием». А еще он «поднимает дух заведения». Смит узнала, что это один из смельчаков, сражавшихся на Гражданской войне за красных: «Он вставал в полный рост, когда вокруг свистели пули, пока мы все лежали плашмя на земле», – рассказывали ей. «И вот теперь, – размышляла она, – этот бесстрашный воин живет среди детей, играет с ними, берет на руки малышей, учит их всемирному братству и миру».

Смит замечает на улице нескольких «дюжих ребят» – «крепких», «полнощеких, румяных», но ей говорят, что эти дети – исключение: они работают на свежем воздухе, у них есть теплая одежда, их сытно кормят. Зайдя внутрь, Смит видит, что «в комнате полно детей помладше, все сидят на своих кроватях – в тонких платьицах и рубашках, у половины нет ни башмаков, ни чулок». Как и в Шарском монастыре, здешние дети тоже выступают перед гостями, но их представление не вызывает острую жалость, а внушает надежду:

По команде бодрого учителя отряд босоногих малышей вскакивает, и комната наполняется движением и музыкой. Они играют, поют и танцуют перед нами. Глядя на их бледные личики, и не подумаешь, что они способны выделывать премилые фигуры народных танцев так живо и искрометно.

Потом Смит замечает «детский совет» в действии: группка детей распекает сверстников за то, что они оставили мусор рядом с дверью одного из домов. Она видит «на удивление умело выполненные рисунки» – теми самыми цветными карандашами, которые она сама им привезла в прошлый раз. Из «города детей» она уезжала со светлыми мыслями о будущем этой колонии, несмотря на все нынешние трудности: «наспех сложенные» печи разваливались, дров недоставало, санитарные условия были плохие, и на всех детей не хватало школьных принадлежностей, одежды и обуви. Но по сравнению с прошлым приездом Смит условия все-таки заметно улучшились.