Американочки

– Не надо, – говорит Патриция. – Лучше не мешать ей. У нее просто плохое настроение. Она всегда метет двор, когда ей плохо.

Жаль. Мне она уже почти понравилась.

Через часа три выхожу во двор – она еще там. Облако пыли неспешно втягивается в открытое окошко каморки Патриции и потревоженные коты – три на крыльце, один на постели – недовольно уходят.

В доме Патриши дубак. Мерзну.

Некстати вспоминается обещание Бесси: «Я отвезу тебя в настоящий магазин».

Не отвезла – не успела. Или побоялась, что придется на меня потратиться.

* * *

Я позвонил Бесси через неделю, как и договаривались.

Да, вернулась, но говорила уклончиво, ссылалась на страшную занятость. И я понял, что на семейном совете безродный иноземный претендент на руку и сердце получил категорический и безоговорочный отлуп.

Богатые вероломны, Петер. У них вместо сердца кошелек.

Направда твоя, Патриша. Нищие вероломней.

* * *

Оказывается, на втором этаже, кроме учителки, живет Стив, ветеран вьетнамской войны, тихий сумасшедший. У него военная пенсия, он считает себя художником. В воскресенье приглашает нас с Патрицией к себе в студию. Он рисует одни высотные дома – скрюченные, будто им выстрелили в живот. С Патрицией они друзья, и ей позволено говорить то, что она думает. Однажды она спросила: «Стив, зачем ты рисуешь одни скрюченные дома? Это слишком мрачно, вряд ли кому понравится. Нарисуй что-нибудь красивое». Он посмотрел на нее с удивлением: «Разве это не красиво, Пэтти?»

Теперь же мы поднимаемся по лестнице и не без робости входим в его мастерскую. Патриция не преувеличивала. Все так и есть, но странное дело, рядом со своим создателем скрюченные дома как бы выпрямляются. Может, потому что сам Стив строен, моложав, с черными усами на мальчишеском лице, и вообще похож на Кларка Гейбла. Голос у него тихий, как и положено в храме искусств.

– Вообще-то мне больше нравится делать рамы, чем рисовать, – смущенно говорит он и, не в силах присутствовать при нашем суде, на цыпочках выходит из комнаты.

А рамы у него действительно необычные – Стив обклеивает их ракушками и кусочками зеркала, нитками, пуговицами, ножницами, зубными щетками, ножами и вилками. Лучшая его рама обклеена розовыми синтетическими попугайчиками. Это его последняя вещь – от нее еще пахнет клеем.

– А ведь это про нашу Америку, – шепчет мне Патриция, – снаружи попугайчики, а внутри пустота.

* * *

На теннисном корте два невозмутимых японца в трех сетах обыграли меня с Патриком Доннаваном, продавцом осциллографов с Хантингтон-Бич.

Хантингтон-Бич...

Я еще не забыл вересковый запах твоего лона, Крис.

Каролина говорит, что они втроем отлично отдохнули на ранчо Крис близ Сан-Диего. Так у нее есть свое ранчо! Что же ты молчала, Крис? Вот куда мы должны были убежать в то утро... Я не выдержал – позвонил. Ответил Фрэнк, и я повесил трубку. Нет, все кончено, она не позвонит тебе ни-ког-да!

Каролина смотрит на меня с вопросом. Но взгляд непосвященный. Никто не знает про нашу тайну.

Патриция сделала последнюю пробу – отвезла меня, трясущегося от страха, в настоящую школу, где я дал настоящий урок сорока десятилетним детям. Не знаю, что это был за урок – я решил, что им будет интересно, если я расскажу про Россию – про церкви с куполами из золота, про снега, про русскую баню, купанье в проруби и про Великую Отечественную войну, в которой мы воевали как союзники. Детям, вроде, было интересно, а Патриция и ее подруга-учительница просидели, открыв рот, как если бы попали на проповедь новорусского мессии. В своем ли они тут уме, елы палы? Я было загорелся, распушил хвост, но остыл. Школа бедная, денег из казны на самозванцев не предусмотрено. Да, могу раз в неделю заменить учителку. За? За банку пепси.

И вдруг объявилась Кэти, умненькая девочка-подросток, у которой я брал интервью в Лосеве. Оно почти целиком попало тогда в газету. Кэти меня отлично помнит, а папа у нее, между прочим, вице-президент крупной электронной компании. Дальше – больше: она хочет изучать русский язык, а Патриша горячо их заверила, что лучше меня в Калифорнии нет учителя. А как обрадовался папа вице-президент, узнав, что я играю в теннис. Больше всех радовалась моя Патриша, наконец-то я начну зарабатывать себе на обед.

Шепнула, когда за мной приехали:

– Там тебя покормят...

Видно, бедную еще не расциклило. Или действительно была озабочена моим будущим.

Вице-президент оказался славным малым лет сорока пяти, чем-то похожим на Фрэнка. Твердый подбородок, умные карие глаза, одет просто – в потертые джинсы, клетчатую фланелевую рубашку, кроссовки. Но на улице нас ждал его могучий «бьюик», спокойно заявляя о том, что в нашем демократичном интеллигентном разговоре было вынесено за скобки. Впрочем, Джейк, так звали отца Кэти, похоже, не замечал, какая у него машина. Для него это было естественно, как дыхание. Я сел сзади, Кэти – впереди. На заднем сидении лежали нераспакованные мячи и ракетки. Все добротное, надежное, красивое. Я положил рядом свою.