Американская грязь

С тех пор как пару часов назад они легли спать, Лука уже в третий раз бегал в туалет. Мутный лимонад полез наружу. Эти частые пробежки усложнялись тем, что спал он на верхнем ярусе; однако Мами так вымоталась, что передвижения сына ее не будили: даже когда, карабкаясь вниз, он едва не наступил ей на плечо, даже когда он стукнул ногами об пол всего в нескольких сантиметрах от ее головы, и даже когда он бегал – угловатым, неровным шагом человека в приступе диареи – от койки до ванной комнаты и обратно.

Помыв руки, он вернулся в коридор под свет флуоресцентной лампы и вдруг увидел Нестора и падре Рея: они стояли на пороге мужской спальни и разговаривали с каким-то молодым парнем. Лука его узнал: это был мигрант, который приехал в приют перед самым ужином. На нем были длинные красные шорты, белая футболка и носки; перед собой он держал расстегнутый рюкзак. Рядом с ним на полу стояли белые кроссовки, очень чистые и дорогие.

– Дайте хоть одеться сначала, – говорил он. – Блин, это какая-то хрень. Я думал, вы помогаете людям.

Нестор ступил в темную комнату и встал между спящими мигрантами и молодым человеком.

– Мы можем все обсудить, но не здесь. Вы мешаете людям спать, – спокойно ответил падре Рей. – Пожалуйста, пройдите с нами в главную комнату. Там мы сможем поговорить и никого не разбудим.

– Да что за хрень, падре? Эта шлюха все наврала! – Парень перешел на крик. – Наврала!

В мужской спальне несколько человек поднялись со своих коек и встали рядом с Нестором, преградив молодому человеку дорогу. Они скрестили руки на груди и широко расставили ноги. Лука замер возле двери в туалет. Ему бы стоило тихонько проскочить в комнату для женщин и детей, забраться к себе на второй ярус, минуя голову спящей Мами, улечься под простынями и дать своему телу немного отдыха – пока его снова не прихватит колика. Но мальчика словно парализовало, пригвоздило к месту. Он и сам не замечал, как бешено стучало его сердце, как легкие едва набирали воздух, а ногти вонзались в гладкие выемки между бетонными блоками окрашенной стены.

– ¡Chingue su madre![51] – вопил парень.

– Пойдем-пойдем, брат. Не усложняй ситуацию, – сказал Нестор.

Тут Лука неожиданно понял, что впервые слышит голос этого человека. Этот голос был таким же мощным, как и его тело.

Молодой человек нагнулся и подхватил с пола свои кроссовки. Нестор и другие мигранты наступали на него с тыла – не трогали, но при этом настойчиво вытесняли в коридор. Когда тот выпрямился и последовал за падре, Лука заметил, что из-под носка у него выглядывает татуировка: черный серп с тремя капельками красной крови на острие. Прямо на икроножной мышце. Мальчик не понимал ее значения, но от одного только вида этой татуировки его охватил страх. Подгоняемый образом кровавого серпа, он отлип от стены и помчался обратно в женскую спальню. Перескочив порог, он врезался в Мами.

– Лука! Боже мой, сынок, где ты был?

Лидия не стала ждать ответа. Она схватила сына за плечи и затолкала поглубже в комнату, а потом высунулась в коридор, чтобы разузнать, из-за чего поднялся шум. Но она увидела только, как Нестор и еще несколько мужчин идут за падре Реем в сторону главного зала. Вернувшись в спальню, Лидия защелкнула за собой дверь. Лука дрожал.

– Что случилось? – прошептала Мами.

Он помотал головой.

– Почему они кричали?

Мальчик снова мотнул головой, и лицо его исказилось в тревоге.

– Все в порядке, – сказала Мами. – Ты в порядке, ты со мной.

Она притянула сына к груди и крепко обняла. Через мгновение у нее на затылке сомкнулись маленькие ручки. Постояв так немного, Лидия подхватила Луку под мышки и взяла на руки. Он, конечно, был уже великоват, и под его тяжестью у матери едва не подломились коленки. Но мальчик обхватил ее ногами, и Лидия отнесла его в постель. На этот раз она не стала отправлять его на верхнюю койку. Она уложила его с краю и накрыла собой, словно живым щитом. Удерживая маленькое тельце сына рукой и ногой, она старалась дышать размеренно, чтобы тот подстроил под нее свое дыхание и наконец уснул. А Лидия не сомкнула глаз до самого утра.

13

Когда на улицах Акапулько впервые появилась отрубленная голова, весь город был в ужасе. Та голова принадлежала двадцатидвухлетнему парню, и у нее были черные кудрявые волосы, выбритые над ушами и длинные на макушке. В правом ухе сверкало золотое колечко. Веки опухли, между губ торчал язык. Ее оставили на крыше телефонной будки у входа в «Пиццу Хат» возле фонтана Дианы Касадоры. В рот ей вставили свернутую, как сигарета, записку: «Me gusta hablar». Я люблю говорить.