Американская империя. С 1492 года до наших дней

Когда Дж. Ф. Кеннеди, пробыв в должности один год, представил нации свой бюджет, стало ясно, что при любой администрации – будь то либерально-демократическая или иная – никаких радикальных изменений в распределении доходов, богатств или налогового бремени не предвидится. По мнению обозревателя «Нью-Йорк таймс» Дж. Рестона, бюджетное послание Кеннеди свидетельствовало о намерении избегать «внезапных резких перемен внутри страны» и о стремлении «вести более амбициозное фронтальное наступление на проблему безработицы». Рестон, в частности, писал: «Он [президент] согласился на налоговые послабления для инвестиций, направленных на расширение и модернизацию производства. Он не собирается сражаться с южными консерваторами из-за гражданских прав и призывает профсоюзы умерить требования о повышении зарплаты, чтобы цены на американские товары помогали США конкурировать на мировых рынках и повышать уровень занятости населения у себя дома. Президент постарался убедить деловое сообщество в том, что совсем не желает холодной войны на домашнем фронте.

…на этой неделе во время очередной пресс-конференции он отказался выполнить свое обещание относительно устранения дискриминации в государственной жилищной программе, финансируемой правительством. Вместо этого он говорил о необходимости отложить решение этого вопроса до достижения «всеобщего консенсуса» в поддержку [программы]… За 12 месяцев пребывания у власти президент определенно сдвинулся в американской политике на центристские позиции».

На этой центристской почве все выглядело прочным и надежным. Ничего не нужно было делать для чернокожих, не требовалось менять структуру экономики. Можно было продолжать агрессивную внешнюю политику. Страна, казалось, находилась под контролем. Но затем, в 60-х гг., неожиданно произошел целый ряд внезапных бунтов во всех сферах жизни США, показавших, что любые официальные оценки внутренней безопасности и благополучия являются неверными.

«Или же – взорвется?»

Массовый протест черного населения на Севере и Юге США в 50—60-х гг. XX в. оказался полной неожиданностью. Но, пожалуй, он должен был произойти. Память угнетенных нельзя уничтожить, и люди с такой памятью всегда готовы к бунту. Для чернокожих американцев это были воспоминания о рабстве, а также о сегрегации, линчевании, унижении. И они касались не только прошлого, но и действительности – части повседневной жизни негров из поколения в поколение.

В 30-х гг. XX в. Ленгстон Хьюз написал стихотворение «Гарлем»:

Что получится из несбывшейся мечты?
Может быть, она усохнет, как изюминка на солнце?
Может быть, она пропахнет, как гнилое мясо?
Или в ней, как в язве, начнется нагноение?
Иль она засахарится, как варенье?
Может быть, под собственной тяжестью согнется?
Или же – взорвется?[194]

В обществе, где существует жесткий, пусть и не бросающийся в глаза контроль, тайные мысли могут находить выражение в искусстве, что и происходило в общине чернокожих американцев. Возможно, блюз при всей своей патетике скрывал в себе ярость; а джаз, каким бы он ни был радостным, нес зерна протеста. Существовала еще поэзия – где мысли уже не скрывались. В 20-х гг. XX в. К. Маккей, один из представителей течения, которое получит название «Гарлемский Ренессанс», написал стихотворение, помещенное Г. К. Лоджем-младшим в «Конгрешенл рекорд» как пример опасного брожения среди чернокожей молодежи:

А если умирать, то умирать, как загнанное стадо кабанов,
Чью проклятую участь не понять голодной своре сумасшедших псов.
О, доблестно умрем, коль умирать…
Спиной к стене, лицом к кровавой сваре, предсмертные, ответные удары![195]

Стихотворение К. Каллена «Случай» пробуждало воспоминания – разные, но вместе с тем очень похожие, – связанные с детством любого черного:

Однажды в Балтиморе,
Когда я шел домой,
Мальчишка увязался вдруг по улице за мной.
Я был в то время лет восьми,
А он – еще моложе.
«Эй, черномазый!» – крикнул он и начал строить рожи.
Я прожил в этом городе от лета и до лета.
Но из всего, что видел там,
Запомнил только это[196]

.