Американская история

Улыбка Мартина Виклунда даже не дрогнула. Он энергично аплодировал своему новому боссу, а толпа восторженно ревела, выражая свою поддержку. Он по-прежнему улыбался, когда избранный президент в знак благодарности и прощания поднял руку, обнял жену и вышел из вестибюля. Рука самого Виклунда, когда он скрылся из виду, все еще была высоко поднята.

Правда

Когда речь закончилась, мы выключили телевизор и легли спать. Я не мог уснуть, и хотя Жанна тихонько лежала рядом со мной, я подозревал, что она тоже не спит. Мысли кружились в голове, как то часто бывает, когда сон не спешит приходить.

Я думал о Мартине Виклунде, обо всем, что я знал о нем, обо всем, что я знал или думал, что он сделал, и обо всем, что, как я думал, он может сделать в предстоящие годы. Какая правда была ему на самом деле известна? Признается ли он перед ними? Можно ли верить его словам? Сможет ли он манипулировать мнением членов комиссии, чтобы его роль в событиях 11 сентября никогда не стала известна? Воспоминания об улыбке на его лице, о его воздетой в ликующем жесте руке, когда он отвернулся от камер, не давали мне покоя. Будет ли он искать прощения и получит ли его?

Вскоре после семи утра мы с Жанной оделись и бесцельно слонялись по дому, ожидая момента, когда сможем разбудить мальчиков и подготовить их к очередному обычному дню в школе. Около восьми часов появилась Люсинда в халате, улыбнулась нам обоим и пошла приготовить себе чай. Ходила она нетвердо. Физически она была хрупкой, но по крайней мере последние двенадцать месяцев голова ее оставалась ясной. Мы ничего не сказали ей о том, что произошло в США.

Пару часов спустя, когда мальчики уже были в школе, а Люсинда оделась и сидела в своем обычном кресле в нашей гостиной, Жанна сказала:

– Хочу проветриться. Нам обоим не помешает подышать свежим воздухом.

Я выкатил машину из гаража, и мы поехали по прибрежной дороге в Порт-Баннатайн.

Я припарковался на приморском бульваре, и минут двадцать мы шли вдоль дамбы, чувствуя, как со стороны Кайлса дует ветер. Для снегопада было еще слишком рано, даже в окрестных горах, но ветер был ледяной.

На окраине деревни мы дошли до ворот, откуда можно было выйти на Уэст-Айленд-Уэй, пешеходную тропу, которая поднималась на внутренние холмы. Мы не были одеты для долгой прогулки, но нам не сиделось на месте, и мы еще не были готовы вернуться домой. Мы решили подняться на первый холм, где тропа шла по границе территории бывшей водолечебницы.

Мы поднялись до того места, где начиналась лесополоса, которая также знаменовала верхнюю границу территории старой водолечебницы. Раньше я бывал здесь много раз, Жанна – реже. Пока мы переводили дыхание, мы любовались потрясающими пейзажами, хорошо видимыми в зимнем свете, но из-за голых деревьев и лежащих под паром полей вид был более мрачным, более суровым, чем летом, когда остров наводняли туристы. Из труб домов вдоль деревенской дороги поднимался древесный дым. По заливу, разбивая волны, плыл паром, державший курс на материк.

Я заметил, что Жанна дрожит. Она сжалась внутри своей флисовой толстовки, опустила подбородок и натянула капюшон на лоб.

– Давай вернемся, – предложил я. – Нам не следует надолго оставлять Люсинду одну.

– С ней все в порядке. В это время дня она обычно дремлет.

Мы зашагали по неровной дороге обратно в деревню. Я невольно взглянул на то место, где когда-то стояла водолечебница. Этот кусок территории перешел в руки иностранной державы. Почему и как это было сделано, я так и не узнал, но с тех пор его, должно быть, вернули обратно. Теперь там был пустырь. В городке поговаривали, будто некая финансовая группа планирует построить на холме роскошный отель с конференц-залом и спортивным клубом, а также пристань для яхт на берегу.

– Ты ничего не говоришь, – сказала Жанна.

– О Виклунде? Мне больше нечего сказать о нем.

– Что будет дальше?

– Расследование событий 11 сентября в духе «Правда и прощение»? – сказал я. – Вряд ли они это имеют в виду. Виклунд уже знает правду.

– Ты все еще веришь, что он был замешан?

– Ни на секунду в этом не сомневаюсь. Но что он будет делать дальше, я не имею понятия.

Приближалось мое шестидесятилетие – я был с Жанной и мальчиками, живя в той части света, где чувствовал себя самым счастливым человеком. Воздух Шотландии, великолепные пейзажи, любовь этой прекрасной женщины, наша общая любовь к детям придавали мне сил. Это были единственные истины, которые имели значение. Я боролся за другую правду, но у меня больше не было аппетита к этой борьбе.

А прощение?