Американская королева (ЛП)

Я кивнула, потому что это было логично. Все знали, что поцелуи волшебны. Они превращали лягушек в принцев, пробуждали принцесс от смертельного сна, решали судьбы королевств и империй. Мне никогда не приходило в голову, что Мерлин может ошибаться, а поцелуи могут быть безобидными.

Или что поцелуи могут причинить какой-то вред.

Сожаление в его глазах перешло в печаль.

— Я сожалею о твоих родителях, — мягко сказал он. — Ты милая девушка, что бы ни было. И заслуживаешь только счастья. Может быть, однажды ты познаешь, что я пытаюсь тебе сказать. Держись крепче за то что делает тебя счастливой, и никогда не сомневайся, что тебя любят. — Он кивнул в сторону дедушки Лео, который уже шел к нам.

— Не сожалей о моих родителях, — озадаченно пробормотала я. — Они в порядке.

Мерлин ничего не сказал, но он потянулся и коснулся моего плеча. Не обнял, не погладил, не приласкал, просто прикоснулся. Минутное соприкосновение, и все, ничего не осталось, кроме легкого ощущения беспокойства.

Дедушка обнял меня и, приблизившись, поцеловал в щеку.

— Разве моя внучка не что-то особенное, Мерлин? — спросил он, ухмыляясь мне. — О чем вы говорили?

Я открыла рот, чтобы ответить, но Мерлин оборвал меня:

— Она рассказывала, как ей нравится жить с тобой.

Дедушка выглядел довольным.

— Да. Как и все, я люблю Орегон, но нет ничего лучше Нью-Йорка, да, Грир?

Должно быть, я ответила. Последовали разговоры о политике, деньгах, демографии, но все, что я могла слышать, — предыдущие слова Мерлина.

Я сожалею о твоих родителях.

В моем сверхактивном воображении было нетрудно представить худшее. Все, что случалось в рассказах — трагедии, предзнаменования, страдания. Что если мои родители погибли? Что если их самолет рухнул, отель сгорел, их избили, ограбили и бросили умирать?

Я сожалею о твоих родителях.

Это все, о чем я могла думать, что могла слышать, и когда позже той ночью дедушка Лео уложил меня в кровать, я расплакалась.

— Милая, что случилось? — спросил он, нахмурив брови.

Я знала, что он не поверит мне, если я скажу, что Мерлин — колдун или просто плохой, или что он ощутил смерть моих родителей до того, как это произошло.

Я знала достаточно, чтобы солгать.

— Я скучаю по маме и папе.

— О, дорогая, — сказал дедушка Лео. — Мы прямо сейчас позвоним им, хорошо?

Он достал свой телефон, набрал номер, и через несколько секунд я услышала мягкий голос мамы и глубокий папин. Они находились в Бухаресте и готовились сесть в поезд, направляющийся в Варшаву. Они были счастливы и в безопасности, обещая вернуться домой. Я верила им. Какое-то время. Я верила, что они вернутся. Что будет больше долгих лесных прогулок с папой и вечерних маминых уроков Тай-Чи, еще больше вечеров под стихи, что они читали мне на фоне потрескивающих в камине бревен. Что теплое солнце и зеленые, как дерево, дни моего детства все еще предстоят мне в безопасном, уютном гнездышке природы и книг, что построили мои родители.

Но в ту ночь, я пыталась заснуть, и слова Мерлина крутились у меня в голове вместе со страхом.

Я сожалею о твоих родителях.

Я почти не спала той ночью, каждый раз просыпаясь от сигналов и сирен на манхэттенских улицах внизу под пентхаусом дедушки, вздрагивала при каждом ударе веток в окно от ветра. Мне снились незнакомые места, горы, огражденные деревьями, широкоплечие мужчины, ползающие в грязи, мои родители, танцующие в гостиной, и думающие, что я сплю. Поезд мчащийся по мосту, который рушится спустя пару мгновений.

Мои родители танцевали, ветер обдувал кроны деревьев, люди ползали. В долине скрылся поезд.

Танец, деревья, грязь, смерть.

Снова и снова.

Танец, деревья, грязь, смерть.

И когда я проснулась солнечным утром и увидела своего деда в дверном проеме с изумленными от ужаса глазами и телефоном в свисающей руке, уже знала, что он собирался сказать.

Подобно царю Езекии, я повернулась лицом к стене и начала молиться.

Я молилась, чтобы Бог убил и меня.

ГЛАВА 2

Одиннадцать лет назад

Бог, как обычно, решил не отвечать на мою молитву. Или же, просто не ответил согласием.

Моя жизнь продолжилась.

Родители моей матери были старыми и больными, а еще у меня были тетя и дядя в Бостоне, а их дочь была моего возраста, но они ясно дали понять, что не хотят брать на себя еще одного ребенка.

Но это уже было неважно. С того момента, как дедушке Лео позвонили и окунули нас в жестокую реальность, у меня не оставалось сомнений, что я буду жить с ним. Ему около пятидесяти, он здоров и энергичен, у него огромный дом с большим количеством комнат для гостей. Он был занятым человеком, членом партии с процветающей империей и человеком, который никогда ни от чего не отказывался, не считая сна. Он перевез все мои вещи в свой пентхаус и зачислил меня в небольшую элитную частную школу в Верхнем Вест-Сайде. И посвятил мне жизнь, которую мог дать овдовевший дед.