Американская модель Гитлера

В любом случае Бродский был евреем, и его мнение стало своего рода красной тряпкой для нацистов. Администрация Рузвельта в очередной раз попыталась снять с себя ответственность за его поступок, вынудив губернатора Нью-Йорка Герберта Лемана объявить о превышении Бродским своих полномочий, а государственный секретарь Корделл Халл принес формальные извинения Рейху в тот же день, когда были провозглашены Нюрнбергские законы[63]. Однако министр пропаганды Йозеф Геббельс уже принял решение использовать выступление Бродского в политических целях нацистов.

Фактически высказывание Бродского стало чем-то вроде пропагандистского подарка нацистам, дав им долгожданную возможность укрепить свою власть в Рейхе. Из-за своих слов Бродский оказался в самом эпицентре конфликта по поводу политического символизма в нацистской Германии. В сентябре 1935 года, перед Нюрнбергским «Съездом Свободы», захват Германии нацистами еще не был завершен в полной мере. В начальный период после прихода Гитлера к власти в январе 1933 года нацистская партия вынуждена была делить власть с другими представителями правого крыла, национал-консерваторами, в число которых входили такие могущественные фигуры, как президент Пауль фон Гинденбург и бывший канцлер Курт фон Шляйхер. Эти люди ненавидели демократические обычаи Веймарской республики и готовы были сотрудничать с нацистами, но в определенной степени дистанцировались от их программы. Именно национал-консерваторы совершили трагический просчет, поставив Гитлера на пост рейхсканцлера, будучи уверенными, что смогут им управлять. Как всем известно, последующие события быстро показали, что они ошибались: через несколько недель после вступления Гитлера в должность 30 января 1933 года нацисты основательно продвинулись на пути к полному господству посредством хорошо знакомой последовательности кошмаров, которыми было отмечено скатывание Германии в диктатуру: пожара Рейхстага 27 февраля, выборов 5 марта и, наконец, «Закона о полномочиях» от 24 марта, дававшего Гитлеру диктаторскую власть[64].

Тем не менее во время и после этих пугающих событий Гинденбург оставался президентом, и даже после его смерти в 1934 году национал-консерваторы сохраняли свою роль в правительстве Рейха. Более того, они получили официальное символическое признание своего права на долю власти в Германии: в то время как все остальные государства вывешивали только один флаг, германский Рейх вывешивал вместе два флага – флаг со свастикой, описанный в указе Гинденбурга как представляющий «могущественное возрождение германской нации», достигнутое нацизмом, а рядом с ним простой флаг с черной, белой и красной полосами, представлявший «прославленное прошлое германского Рейха», символической территории более традиционалистского правого крыла[65]. Карл Шмитт восхвалял этот своеобразный двуликий национальный символизм как средство «церемониального отрицания Веймарской системы» без однозначного превосходства одной группы противников Веймара над другой. Пока оба флага развевались рядом, Германия еще не являлась нацистской в полной мере, но это позволяло нацистам завоевать лояльность многочисленных немецких консерваторов, особенно среди влиятельной бюрократии, не принуждая их во всем следовать радикальной нацистской программе[66].

К сентябрю 1935 года нацисты добились немалых успехов, избавляясь от национал-консерваторов – иногда действительно их убивая, как это случилось с Шляйхером, – но все еще были вынуждены делить с ними символическую сцену, над которой раздражающе развевались оба флага. Решение Бродского освободить бунтовщиков дало Геббельсу повод для ликвидации символа национал-консерваторов: «Судья Бродский в Нью-Йорке, – писал он в своем дневнике, – оскорбил германский государственный флаг. Наш ответ: в Нюрнберге соберется рейхстаг и объявит флаг со свастикой единственным нашим государственным флагом»[67]. Нюрнберг стал символическим знаком прихода нацистской партии к единоличному правлению и, естественно, также поводом для закручивания гаек в отношении соплеменников Бродского, немецких евреев. «Партийный съезд Свободы» послужил также поводом для провозглашения двух антисемитских законов, которые активно готовились в течение двух лет.

Таким образом, Нюрнбергские законы были предложены миру как «ответ на оскорбление», нанесенное еврейским мировым судьей в полицейском суде Манхэттена. Однако важно подчеркнуть, что они не демонстрировали неприятия всего того, за что выступала Америка. Нью-йоркского еврея Луиса Бродского вполне можно было осудить и без осуждения Америки в целом. В конечном счете, как отмечал один немецкий автор в написанной в 1935 году книге с восхвалениями в адрес Рузвельта, Нью-Йорк имел крайне мало отношения к «Америке»: в этом городе собирались «представители разных рас», создавая «мешанину идей и народов», и в нем наблюдалось «огромное влияние евреев», превращавших организации наподобие Колумбийского университета в центры «радикализма».