Американский доктор из России, или История успеха

Когда я к ним приходил, освободившись от своих дел, видел всегда одну и ту же картину: на постели сидит старая седая женщина или, реже, мужчина, с безумными от ужаса глазами, и горько плачет. Перед ней стоит медицинская сестра и кто-нибудь из молодых резидентов. Оба растерянно смотрят на больную и говорят:

— Мы не понимаем, почему она плачет. Мы стараемся ее успокоить, и не можем. Все русские больные какие-то странные, все плачут.

Я подхожу к больной, трогаю ее за плечо и спрашиваю:

— Почему вы плачете?

Она не реагирует, и мне приходится повторить вопрос. Тогда она поднимает на меня глаза и вскрикивает:

— Ой, вы говорите по-русски!

— Да, я говорю по-русски и пришел, чтобы помочь вам.

Она сама себе повторяет несколько раз:

— Ой, он же говорит по-русски! — И все никак не может прийти в себя от счастья.

Я подсаживаюсь к ней на кровать, щупаю пульс. Наконец мне удается ее успокоить. Я говорю:

— Вам завтра будут делать операцию, надо, чтобы вы подписали вот эту бумагу.

— Какую бумагу? У нас в Одессе никаких бумаг не подписывали!

— Но мы с вами теперь не в Одессе, а в Америке. Здесь полагается подписывать согласие на операцию.

— А кто мне будет делать операцию? Этот молодой будет делать?

— Нет, он будет только ассистировать вашему доктору.

— А доктор такой же молодой, как этот?

— Нет, доктор пожилой.

— А он говорит по-русски, тот пожилой?

— Нет, он американец.

Старуха испытующе смотрит мне в глаза:

— Я хочу, чтобы вы мне делали операцию!

Неожиданный поворот!

— Это невозможно. Я не ваш доктор, у вас очень хороший хирург.

— Доктор, я вас умоляю! — Она заламывает руки.

— Но поймите: я не ваш доктор. Меня попросили только вам переводить.

Резидент и сестра следят за беседой с нетерпением. Им всего-то нужна подпись, а вместо этого идут непонятные дебаты. Мне тоже неловко, что разговор затягивается. Резидент протягивает ей бумагу. Я даже не решаюсь сказать ему, о чем она меня просит, настолько это нелепо. И я не хочу, чтобы ходили разговоры, что русские больные предпочитают меня. Я продолжаю уговаривать ее. Она — угрюмо:

— А как я буду с ним разговаривать, с тем пожилым доктором, а?

— Кто-нибудь из ваших родственников знает английский?

— Ой, что вы!.. Мы все только недавно приехали.

— Вы сейчас подпишете эту бумагу, а завтра утром я приду к вам и помогу перевести ваш разговор с доктором. Я обещаю.

Она неловко подписывается латинскими буквами, мне приходится ей помогать и тоже подписаться как переводчику. Резидент ставит свою подпись как свидетель и сразу исчезает. Сестра просит меня объяснить больное все, что необходимо для предоперационной подготовки, при этом она помогает себе жестикуляцией: куда вставлять градусник, куда клизму. Но старуха не хочет отпускать меня:

— Ой, что я тут буду делать одна? Они же не говорят по-русски…

— Я обещаю, что приду завтра утром.

Это и называется «культурным шоком» иммигрантов (cultural shock), он возникает от непонимания при столкновении с обстановкой в новой стране. Все иммигранты переживают его в той или иной степени. Но нигде это так отчетливо не выявляется, как в госпитале, особенно — когда нужна операция: к языковому барьеру и страху перед операцией здесь прибавляется ужас беспомощности и беззащитности. В госпитале русские больные впадали в настоящую панику. Это надо понимать!

Назавтра утром, рано — до своих операций, я спешу навестить ту больную в предоперационной (waiting area). Хотя мне абсолютно некогда, но врачу обманывать доверие больного — это страшный профессиональный грех.

Она лежит на каталке рядом с другими больными и опять плачет. Но, завидев меня, сразу начинает улыбаться: мы уже друзья. Подходит ее хирург:

— Это ваша знакомая? Почему она плачет?

Я объясняю коллеге, что меня вчера попросили переводить, а ей — что это и есть ее доктор. Он ее раньше не видел: обследование проводили резиденты. Она испытующе всматривается в него. Улыбаясь, он успокаивает больную. Немного успокоенную, ее увозят в операционную.

Такие случаи стали повторяться все чаще. Потом уже все сестры знали, что в госпитале есть русский доктор Владимир, и меня регулярно вызывали ко всем русским пациентам. И сотрудники «НАЙАНЫ», разузнав, что в нашем госпитале есть единственный на весь Нью-Йорк русский ортопед, присылали нам их все больше.

Виктор был доволен наплывом русских пациентов. Благодаря им у госпиталя выросли доходы. Практически все иммигранты из Союза имели в Америке статус беженцев. Поэтому им автоматически давалась медицинская страховка для неимущих «Медикэйд». Эта страховка полностью покрывает расходы на госпитальное лечение. А стоимость лечения, в котором нуждались многие русские иммигранты, составляла от пятидесяти до ста тысяч долларов. Однако «Медикэйд» мало платит хирургам, всего пятьсот долларов за серьезную операцию. Но и эти деньги полагалось жертвовать на организационные нужды резидентуры.