Американский экспресс

Я согласно кивнул, продолжая уплетать кутаб. Тетка явно маялась от скуки… Вскоре я узнал, что она приехала из Кировакана, родственники уговорили. Сказали, что армян здесь больше, чем в Армении. Что в Армении все равно ничего хорошего не будет. Уговорили сына. А что ей делать без сына в Кировакане? Муж давно умер. Так давно, что она думает — он никогда и не жил…

Я кивнул, достойно оценив юмор, и продолжил расправу с кутабом. Минуты две официантка молчала, разглаживая морщины клеенки.

— А… Разве здесь продукты? — вновь заговорила она. — Даже соль здесь другая, клянусь мами. Ты пробовал здесь соль?

— Нет, — признался я не без удивления.

— Другая. Здесь совсем-совсем соленая, у нас не такая. А молоко? Разве у них молоко? Совсем не киснет. Настоящее молоко должно киснуть, да? А у них — нет. Одна химия белого цвета. Год будет стоять, не прокиснет… У тебя внуки есть? — и, не дождавшись ответа, продолжила. — У меня два внука. По-русски не разговаривают, по-армянски не разговаривают. Только по-английски.

— А ты? — Войдя во вкус, я с вожделением поглядывал на второй кутаб. — По-английски разговариваешь?

— Не-а. Жду.

— Чего ждешь? — озадаченно переспросил я. — Что американцы начнут разговаривать по-армянски?

— Не-а, — серьезно ответила она. — Жду, когда вернусь в Кировакан, домой.

— Тебе здесь плохо? — участливо поинтересовался я.

— Почему плохо? Хозяин — хороший человек, хотя азербайджанец. Комната есть. Я с сыном живу, с его женой, с внуками. Почему плохо? Только дома лучше. Пускай здесь молодые живут, я хочу умереть в Кировакане…

— Куда спешишь, женщина? Умереть! Тебе сколько лет? — Мне все больше нравился разговор. Даже появился акцент, у меня всегда появляется восточный акцент, когда встречаю кавказских людей, эдакая невольная ностальгическая нотка.

— Много лет, — вздохнула официантка. — Шестьдесят три будет в мае. А тебе? — и, выслушав, сказала после паузы: — Ты выглядишь лучше. Мой отец уже умер в твоем возрасте… Вай мэ, что я говорю! — закусила она губу и посмотрела на меня как на покойника.

Я принялся за второй кутаб.

— Ты на мужа моей младшей сестры похож. Хороший человек, но дурак большой.

— Почему дурак? — пробурчал я.

— Потому что живет с такой, как моя сестра.

Впалые щеки официантки покрылись румянцем, а нос заострился. Очень уж ей хотелось поговорить. Я не торопил официантку с откровением, чувствуя, что тем самым только распаляю ее желание с кем-то поделиться своими заботами в этот скучный ночной час.

— Скажи хозяину, пусть повесит на окна ленты с клеем. От мух. Совсем будет, как в духане.

— Какие мухи, где мухи? — озадаченно спросила официантка.

— У стекла, в окне. Я видел.

— Какие мухи?! Вай мэ… Колибри! Птичка такая, как наперсток. Только это сумасшедшая колибри: ночью колибри спят.

— Колибри?! — воскликнул я. — Верно, колибри… — Ведь я приехал в страну пальм и колибри.

— В Америке все не так, как у нас, — утешала меня официантка. — Ты видел за углом мужчину? На Променаде. Здоровый такой амбал. Сидит целый день с голой женщиной, всякие картинки на ней рисует. Слушай, возьми бумагу, на бумаге рисуй, да… На живой женщине рисует, негодяй… Когда я прохожу, всегда плююсь, он меня уже знает. — Официантка разгорячилась, щеки ее пылали розовым цветом атаки. — Ему в Кирова-кане давно бы клир оторвали за такое хулиганство, клянусь мами. А в Америке все можно.

Я сочувственно кивнул и, прикончив последний кутаб, вытащил из пенала салфетку.

— Хочешь мацони? — предложила официантка. — А чай? Хороший чай, английский, спецзаказ. Не хочешь? Сама за тебя заплачу, только пей, да. Что тебе, жалко? — и, заметив мое удивление, она проговорила, чуть понизив голос: — Понимаешь, если ты сидишь, чай пьешь, я за тебя кэш получу. Знаешь, что такое кэш? Доллары в руку, чистыми. Восемь долларов в час, а ночью — десять. Кямал сказал: когда нет клиента, иди домой. Теперь как я уйду домой, если сидит клиент? И повар знает, он там бастурму на завтра готовит. — Официантка повела острым подбородком куда-то в стену. — Хитрая армянка, да? — Когда она улыбалась, худое, испещренное заботами, ее лицо светилось детским лукавством.

— Ладно, давай чай, — вздохнул я. — Выпью и сразу уйду. — Я со значением посмотрел на часы.

Чай был поднесен с ритуальной точностью. По-восточному… Вначале на столе появился видавший виды пузатый, треснутый фаянсовый чайник. Под носиком чайника на проволоке висело мятое ситечко. Следом на клеенке оказался хрустально чистый маленький стакан-армуди в черненом подстаканнике и блюдечко с колотым сахаром. Поняла, хитрая, чем меня удержать, — я с детства обожал пить чай из стакана, формой похожего на грушу, или, по-азербайджански, армуд. Зараз мог выдуть не менее пяти стаканов.

— Ты тоже пей, — предложил я, раздобрев от ностальгических воспоминаний. — Принеси себе армуди.

— Я на работе, — строго ответила официантка.

С уютным плеском янтарная струя падала из ситечка в стакан, источая терпкий и густой аромат… Неужели они все это везли из своей Армении — чайники, стаканы, подстаканники, ситечко…