Американский принц

Я знал, что мог бы возразить. Я мог сказать Эшу, что мне плевать на честность, я хотел, чтобы он сжег эти распечатки писем, хотел, чтобы его сердце и мысли принадлежали лишь мне. И он бы сделал это. Но я отчетливо осознавал, насколько несправедливо просить его отказываться хотя бы от одного воспоминания, когда я не собирался отказываться ни от одной части своей жизни — или лжи, в которую он поверил.

— Ладно, — сказал я.

— Хочешь узнать ее имя? — спросил он.

— Нет.

— Отлично.

— Прекрасно.

Эш обхватил пальцами пряжку ремня и начал медленно его расстегивать.

— Тогда покажи мне, насколько это прекрасно, — сказал он.

Что я и сделал.

* * *

Прошло два с половиной года с тех пор, как я узнал об одержимости Эша девушкой со струящимися волосами, и ситуация начала выходить из-под контроля. Эш — когда-то так умело придерживающийся нашей договоренности и сочетающий солдатское братство с тайным трахом, — начал ускользать. Он гладил меня по волосам, пока я засыпал. Откладывал для меня Скиттлс из своих сухпайков. Он говорил, что отвезет меня домой в Канзас и познакомит со своими матерью и сестрой.

Мы оба начали — осторожно, едва заметно — говорить о планах на будущее. О местах, которые посетим, о том, какие квартиры нам нравятся, а какие — нет, и о том, хотели бы мы детей. Все звучало достаточно невинно: «Ты хочешь детей?» — оба отвечали «Да»; «Хотел бы жить за городом?» — он да, а я нет; «Чем займешься, когда все это закончится?» — никто из нас не знал.

Мы ходили вокруг да около, задавая друг другу вопросы, и только. Его чуткости и издевательствам во время оргазмов было невозможно противостоять; да и какой человек сможет устоять перед влюблённым в него капитаном Максеном Эшли Колчестером?

Серьезно? Кто бы смог?

И поздно ночью, после того как я лежал в синяках, укусах и жесткого траха, мы говорили о войне. Иногда это случалось в моей комнате на базе, иногда — на скудных морозах форпоста или в патруле, когда остальные солдаты спали, но это всегда происходило ночью, всегда в темноте, когда наши взгляды были устремлены в потолок или в небо. Мы говорили о том, в каких ситуациях поступили бы лучше или иначе, о том, когда бы сделали то же самое, если бы были на месте Конгресса, президента, НАТО или ООН.

Не знаю, почему я тогда так подталкивал его пойти в политику. Отчасти потому, что сам собирался стать политиком, а, как известно, несчастье любит компанию — точно так же, как супружеские пары подстрекают неженатых людей сыграть свадьбу. Но по большей части это произошло потому, что для столь нравственного, умного и обаятельного человека казалось пустой тратой времени не заниматься политикой. Очевидно, что он был рожден для этого, сформирован и отформован для этого, и мысль об Эше, просиживающем штаны в страховой конторе или преподающем управление в средней школе, вызывала у меня желание биться головой о стену.

— Может, я просто буду служить в армии, — часто говорил Эш, когда я рассказывал о том, чем мы можем заняться после войны.

— Не будешь, — обещал я ему. — Ты слишком любишь все исправлять.

Он усмехнулся, и я перекатился на него сверху, пробормотав: «Меня же ты исправил». На этом разговор был окончен, а я позволял ему исправлять меня снова и снова.

И, как ни странно, я чувствовал себя комфортно в частичке его сердца, в котором хранились воспоминания о ком-то еще. Его одержимость этими письмами не ослабевала, и я бесчисленное количество раз видел, как он выходил из душа с раскрасневшимися щеками и полуприкрытыми веками. Я понял, что таким образом он нашел способ провести границу между двумя мирами — в которых он одновременно жил — словно самостоятельно заботясь о своей похоти, тем самым не предавал меня. И однажды, всего один раз, когда нам дали недельный отпуск, и мы напились в Берлине, я наклонился к нему в баре отеля и прошептал:

— Хочу притвориться, что я — это она.

Его глаза вспыхнули, несколько долгих секунд Эш всматривался в мое лицо. Но мы оба были пьяны, глупы и полны невысказанных чувств, поэтому он повел меня в свой номер.

Воспоминания о том, что он сделал со мной той ночью, до сих пор ранят душу.

Я даже находил что-то привлекательное в этой ревности, причиняющей боль, ведь это было не из-за моей лжи или наших тайных отношений. Намного проще было лежать в постели и изнывать от ревности к неизвестной девушке-подростку, находящейся на другом конце континента, чем думать о том, как я подвергаю опасности нашу с Эшем карьеру, как я отказываю нам в том, чего мы оба хотели на самом деле.