– Куда ты идешь на самом деле? – спрашивает она спустя мгновение, теперь уже с подозрением.
– Я еду к Ноджу, – говорю я. – Я покупаю кокаин у Ноджа.
– Нодж – шеф-повар в «Шезлонгах», – говорит она, пока я выпихиваю ее из лимузина. – Нодж не торгует наркотиками. Он шеф-повар!
– Не надо истерики, Кортни, – вздыхаю я, подталкивая ее в спину.
– Только не ври мне насчет Ноджа, – ноет она, сражаясь за то, чтобы остаться в машине. – Нодж – шеф-повар в «Шезлонгах», понял?
Я остолбенело смотрю на нее, мне в глаза бьет резкий свет фонарей, висящих у входа.
– Я имею в виду Фидлера, – наконец смиренно признаю я. – Я еду к Фидлеру.
– Ты невозможный, – бормочет она, выходя из машины. – Что-то с тобой в самом деле не так.
– Я вернусь, – кричу я ей вслед, громко хлопаю дверцей лимузина, потом торжествующе хихикаю, вновь зажигая сигару. – Но
Я говорю шоферу, чтобы он ехал в самый блядский район города, к западу от «Нелль», поискать проституток вокруг бистро «Флорент», и после того, как я дважды внимательно прочесываю округу – на самом деле я потратил
Лимузин скользит рядом с девушкой. Вблизи, сквозь затемненные стекла, она кажется бледнее, ее светлые волосы теперь кажутся обесцвеченными, а судя по чертам лица, она даже моложе, чем я думал. И поскольку она единственная белая девушка, которую я увидел сегодня в этой части города, она кажется особенно чистой; ее можно легко принять за студентку Нью-Йоркского университета, возвращающуюся домой из «Марса» после того, как она весь вечер пила коктейли «Морской бриз», танцуя под новые песни Мадонны, а потом, может быть, поругалась со своим парнем, каким-нибудь Ангусом, или Ником, или… Поки. Может быть, она идет во «Флорент» посудачить с друзьями, выпить, возможно, еще один «Морской бриз», или, может быть, капучино, или стакан воды «Эвиан». В отличие от большинства здешних шлюх она едва смотрит на лимузин, медленно тормозящий рядом с ней. Вместо этого она непреднамеренно мешкает, делая вид, что ей неизвестно, что на самом деле означает этот лимузин. Когда открывается окно, она улыбается, но смотрит в сторону. Последующий обмен фразами занимает не более минуты.
– Что-то я здесь тебя не видел, – говорю я.
– А ты просто не смотрел, – отвечает она весьма удачно.
– Хочешь посмотреть мою квартиру? – спрашиваю я, щелкая зажигалкой внутри на заднем сиденье лимузина, так чтобы ей было видно мое лицо и смокинг.
Она смотрит на лимузин, потом на меня, снова на лимузин. Я лезу в свой бумажник из газелевой кожи.
– Мне не положено, – говорит она, глядя в проем темноты между двумя зданиями на противоположной стороне улицы, но, когда ее взгляд вновь возвращается ко мне, она замечает протянутую ей стодолларовую купюру, и, не спрашивая, чем я занимаюсь, не спрашивая, чего я от нее хочу, даже не спрашивая, не полицейский ли я, она берет купюру, и теперь мне позволено перефразировать мой вопрос.
– Ты хочешь поехать ко мне или нет? – интересуюсь я с ухмылкой.
– Мне не положено, – вновь произносит она, но, взглянув еще раз на длинную черную машину, на купюру, которую она теперь засовывает в задний карман, на нищего, который шаркает к лимузину, а в покрытой струпьями руке у него зажат стаканчик с монетами, она наконец решается ответить: – Но я могу сделать исключение.
– Принимаешь American Express? – спрашиваю я, гася зажигалку.
Она все так же глядит в темноту, словно ищет там какой-то невидимый знак. Потом она переводит взгляд на меня, и когда я повторяю: «Ты принимаешь American Express?» – она смотрит на меня так, как будто я ненормальный, но я глупо улыбаюсь, открывая перед ней дверцу, и говорю: «Ладно, шучу. Садись». Она кивает кому-то на другой стороне улицы, и я усаживаю девушку на заднее сиденье темного лимузина, захлопываю дверцу и запираю ее.
Дома Кристи принимает ванну (я не спрашивал, как ее настоящее имя, но приказал ей отзываться