Американский психопат

— Это — самая ценная информация, которую я слышу с… — я смотрю на свой новый застрахованный золотой Rolex. — Это Макдермотт, что ли, заказал всем сухого пива? Господи, я хочу виски.

Макдермотт ухмыляется и рявкает:

— Милая крошка, стройные ножки. Длинная шейка и все дела.

— Очень культурно, — кивает Гудрич.

Найджел Моррисон, весь из себя утонченный, стильный англичанин, подходит к нашему столику; в петлице его пиджака от Paul Smith — цветок. Но он не может задержаться надолго, потому что ему надо встретиться в «Delmonico» с друзьями, Ианом и Люси, которые тоже англичане. Он практически сразу уходит, и я слышу, как кто-то фыркает:

— Найджел. Паштет из животного.

Кто-то еще говорит:

— Послушайте, кто-нибудь в курсе, что пещерные люди были покрепче нас в смысле характера?

— А кто занимается счетами Фишера?

— Фишер — это фигня. Вот Шепард — это да.

— Это не Дэвид Монроу? Тот еще прожигатель жизни.

— О господи.

— Да ради бога.

— …худой и желчный…

— А что я с этого буду иметь?

— Какой Шепард, который актер? Или счета Шепарда?

— Богатые люди с дешевыми стереосистемами.

— Нет, девушки, которые пьют наравне с мужиками.

— …мудозвон как он есть…

— Прикурить? Симпатичные спички.

— А что я с этого буду иметь?

— …бла-бла-бла… По-моему, это я сказал:

— Мне надо вернуть кассеты в видеопрокат.

Кто-то уже достал сотовый телефон Minolta и вызвал такси. Я не прислушиваюсь к разговору у нас за столиком, я наблюдаю за парнем — точь в точь Маркус Холберстам, — который расплачивается и собирается уходить, а потом кто-то спрашивает, ни с того, ни с сего: «Но почему?», — и хотя я очень горжусь тем, что мне удается сохранять хладнокровие, и не дергаться, и соответствовать тому, что окружающие думают обо мне, я слышу вопрос и машинально его осмысливаю: «Почему?» — и машинально же отвечаю, от фонаря, безо всякой причины, я открываю рот, и слова текут сами собой, такой вот итог для идиотов:

— Ну, хотя я знаю, что должен был сделать это, и зря я этого не сделал, но мне уже двадцать семь, а это…жизнь, какой она кажется в барах и клубах Нью-Йорка, а может быть, и не только Нью-Йорка, а вообще, везде, в конце нашего века… и так, как мне кажется, ведут себя люди… это и значит — быть собой, быть Патриком, так что… в общем…

Я умолкаю, вздыхаю, слегка пожимаю плечами, и снова вздыхаю, а над одной из дверей, занавешенной красной бархатной шторкой, висит табличка, на которой написано красными буквами в тон занавеске: ЭТО НЕ ВЫХОД.